Мы прошли во вторую комнату.
— Спальня, совмещенная с рабочим кабинетом, — пояснил Морозов.
Три стены до потолка были заставлены книжными полками, даже над кроватью было три ряда книг. У окна стоял светлый, под клен, письменный стол, на котором, как знаменитый квадрат Малевича, чернел плоский ноутбук.
— Это Игорек наладил: спутниковый телефон, модем, теперь могу выходить в Интернет. Дело нужное, но компьютерные файлы книг не заменят. Для меня они — будто живые. Кажется, словно тепло от них исходит, какое-то невидимое благодатное поле. Прихожу сюда, и душа радуется. Так... — Морозов, согнув руку, посмотрел на часы. — Все, ребята, уха стынет.
Мы вышли на веранду, и через минуту с торжественно поднятым над головой чугунком появился в дверях Морозов.
— Вы ж не ели с утра. — Он грохнул чугунок на стол и расставил глубокие алюминиевые миски. — Военно-полевая посуда. В свое время солдатом я из таких мисок центнера два каши за службу съел.
Уха оказалась сказочной. В миске среди наваристого, с золотыми блестками и зеленью бульона серебрились крупные куски плотвы. Мы хлебали молча, забыв обо всем.
— Класс! — наконец вымолвил Игорь, промокнув платком губы и блестящий подбородок.
— Точно, — присоединился я.
— Обычная уха. Я редко ее готовлю, не такой уж я любитель рыбалки. Ловлю иногда для Сени. Пошли в подвал, я морса наберу, заодно посмотрите мое овощехранилище.
— У тебя, дядя Юр, наверно, и морс тоже с градусами? — вздохнул Игорь.
— Нет. Только черника, с клюквой и брусникой.
На кухне Морозов откинул в полу неприметную дверцу, и по узкой лесенке мы спустились в подвал.
— Здесь прохладно, — предупредил хозяин.
Я огляделся. В бледном свете привернутой к стене аккумуляторной лампы прямо перед нами сияли под потолком гирлянды и связки лука. Слева на двух длинных балках висели на проволочных крюках, как светильники в электромагазине, крупные кочаны капусты.
— Сорок вилков, — пояснил Морозов, — почти центнер. Не считая бочонка с квашеной капустой и такого же с солеными огурцами. В середке у меня два погреба, в одном картошки восемь мешков, даже не проросла. В другом — морковь, килограмм пятьдесят. А вон на стеллажах, видишь, в банках — ягоды, грибочки. И все — экологические продукты, не магазинная отрава. Было больше, за зиму с соседями съели. Мне никакие наши экономисты не страшны.
— Дядя Юр, раньше у тебя такого обилия не было, ты прям куркуль.
— А я не хочу жить на прожиточный минимум. Кто его придумал? Есть же обычные цивилизованные нормы. Так нет, кому-то обязательно надо для нас минимум ввести, как для туземцев. Ты вот скажи, а почему нет прожиточного максимума? Зачем человеку миллиарды? Ну, нагреб пару-тройку миллионов и остановись. Нет, тащат будто перед концом света. Ну зачем им такая прорва денег, объясните? В аду же все будет бесплатным! Не понимаю! Что-то в этом есть ненормальное, ущербное, психиатрией пахнет.
— Ты, дядя Юр, идеалист. Это у тебя от чистого воздуха.
— Поживешь с мое, убедишься.
Морозов вытянул с полки банку с морсом, и мы выбрались обратно.
Он захлопнул крышку подпола и разложил сверху линолеум. Выпив по бокалу напитка, а заодно и по стаканчику самогона, мы вышли во двор.
— Как электрика? Не подводит? — хозяйственным тоном спросил Игорь.
— А вон он, движок тарахтит. — Морозов кивнул в сторону пристройки. — Сейчас на зарядку аккумуляторов работает. Зарядит, отключится. Освещение, холодильник — все от него питается. Умная машина. Работает на всем, что горит: на солярке, газе, самогоне, дровах, соломе, даже на навозе, на простом дерьме. Я своего козла Шефом назвал не случайно, а в честь моего бывшего начальника. Его все подчиненные козлом величали, за глаза конечно. И вот теперь дерьмо моего Шефа, теперь уже натурального козла, может превращаться в электричество, освещать дом, заряжать аккумуляторы. Разве это не прогресс, не чудо? В этом, поверьте, ребята, есть что-то метафизическое, только вот что именно, я еще никак не сформулирую.
Игорь опустился на ступеньку, пристанывая в беззвучном хохоте.
— Ну, дядя Юр, заплел извилины окончательно! Где шеф, где козел, не разберешь после твоих напитков. — Отсмеявшись, он поднялся.
— Только навоз нынче для земли нужен, дефицитом стал. Экономика должна быть экономной. Скотины мало, и мелкая она, а почва здесь, сами видите, не чернозем. — Морозов помолчал и, кивнув в сторону рощи, продолжал: — Зато лес замечательный. Я думаю, лес — самое демократическое и дружелюбное сообщество на земле. И самое справедливое. Состоит из разных деревьев, но в то же время он — единое целое. Высокие — защищают от бурь молодую поросль, а та сама тянется к солнцу. Гниль не лезет вверх, падает на землю и превращается в почву. Лес может противостоять бурям, защищает каждое дерево. Проходит время, деревья стареют, падают, но лес остается. — Морозов глубоко вздохнул. — А воздух какой! Эта роща — самое совершенное и самое чистое создание природы. И кислород дает просто так, безвозмездно. Шумит на ветру, как огромный хор, но у каждого дерева свой голос. Тихий, но свой. В лесу не нужны иерархия, организация, все эти ненасытные начальники...
— Дядя Юр, это уже какой-то растительный анархизм. Ботанический, — подмигнув мне, сказал Игорь.
Меня покоробил его самоуверенный тон, и я отвернулся, чтоб скрыть набежавшее раздражение. Но Морозов не обиделся. Он только пожал плечами и, не обратив внимания на его слова, продолжал:
— Леса все меньше и меньше остается, вот что жалко... Ребята, мне надо к соседям сбегать на несколько минут. Лепешек свежих возьму. Посидите пока. С Кузей пообщайтесь.
Увидев нас, попугай прыгнул на жердочку и закричал:
«На выборы! Левые — направо! Правые — налево! Кругом!»
— Еще один анархист, только птичий, — пробормотал Игорь. — И как он его только терпит, мой ботаник дядя.
Мы вернулись на веранду, Игорь принес из кухни граненые стаканчики и картошку с огурцами.
— Ты чего заскучал? — спросил он.
Не в силах унять раздражения, я отправил себе в рот порцию жгучего самогона.
— Игорь, что у тебя за манера приклеивать ярлыки! Никак утерпеть не можешь. То идеалист, то анархист, то ботаник. Человек говорил о лесе. Просто о лесе, и все! — Я и не заметил, как повысил голос.
— Да ладно тебе, ты чего взбеленился? Кричишь, как попугай, — удивился Игорь.
— Сам ты попугай. Иди к нему, потренируйся к выборам, — ядовито заметил я.
— Только вместе с тобой, — парировал Игорь.
— Я выбываю из этих игр.
— С чего это?
— Надоело. Твой дядя вразумил.
— А может, попугай? Так я и поверил! А как же электорат, все эти заблудшие овечки? Впереди — предвыборный чес, золотая лихорадка. Может, тебе и денежки уже не нужны? А новая машина для Светланы? Вот я ей позвоню.
— Попробуй... — Я показал ему кулак.
— Ох, ох, какие мы щепетильные! — Игорь придвинулся ко мне вплотную, глаза его сузились от злости.
— Пошел ты! — Я в ярости оттолкнул его.
В нас будто вселился бес, и, когда вернулся Морозов, мы уже держали друг друга за грудки, а я готовился правой подсечкой отправить приятеля на пол. Гостеприимный хозяин был поражен: каких-то десять минут назад на веранде все было спокойно. Очнувшись от изумления, с криком «да вы что, ребята!» он бросился между нами. Потом, растащив нас, скрылся на кухню и через несколько мгновений появился с бутылкой самогона в руках.
