Уложив седло на траву, выложил съестное на плоский камень. В два больших глотка промочил горло и взялся за ужин. Жевал без особого желания, всё обдумывал пути—дорожки, на которых оказался. Пока прихлёбывал вторично, вспомнилась присказка Деда Пильгуя — кривая стрела прямо не летает. Невесело заглянул в горлышко фляги. Усмехнулся ромейскому утверждению, что истина в вине и хлебнув ещё раз, завалился на траву.
Едва закрыл глаза, как появилась Лелька. Стояла по пояс в воде и манила точёным пальчиком. Вокруг плескали мелкие плотвички, гоняемые парой щурят. Сотник делал осторожные шаги к русалке, но та оказывалась всё дальше и дальше от берега. Внезапно нога Извека попала в яму, он окунулся с головой и… проснулся. Небо ещё не начинало светлеть, но сон больше не шёл. Ворон тоже, будто и не спал вовсе, бодро ощипывал кусты. Выехали затемно.
Впереди, сколько хватало глаз, простиралось умытое росой поле. Ни дорог, ни троп. Одна трава с сочными, хрустящими на все лады, стеблями. Как ни странно, Ворон ни разу не потянулся губами к лакомой зелени. Растопырив ноздри шумно вдыхал прохладный воздух с редкими облачками тумана и за три сажени обходил холмики особо густой травы. Сотник молчал, присматривался к чёрным ушам коня. Они то и дело подёргивались, настороженно ловя отсутствующие звуки. Скоро рассвело ещё больше и Извек понял причину этой настороженности: в изумрудной поросли одного из холмиков рыжела рукоять меча. Чуть подальше над такой же зелёной кочкой, как подснежники на прямых деревянных стеблях, сверкали белизной оперения стрел.
Над виднокраем показалась лысина солнца. Его лучи скользнули по росе и обнаружили в гуще травы останки, питавшие буйную зелень. Настырные стебли с неудержимой силой пробивали истлевшую одежду и, миновав кости, протискивались сквозь любые щелки побуревших от дождей доспехов. Кое где сверкали широкие улыбки черепов, разрубленных вместе со шлемом. Местами, склонившись над землёй, темнели обветренные древки копий. Изредка попадались холмики побольше, в них просматривались дуги лошадиных рёбер. Вся земля была пропитана смертью и Ворон чуял это несмотря на запахи цветущих трав.
Ноздри коня продолжали топорщиться, даже когда мёртвое поле кончилось и показалась длинная стена вековых деревьев. Желая побыстрей убраться от неприятного места, Ворон припустил торопливой рысцой, но быстро успокоился и перешёл на размеренный шаг. Скоро достиг перелеска. Чем дальше, тем больше дорожка превращалась в широкую просеку. Сотник, пригретый солнцем, начал задрёмывать. Опять привиделась Лелька. Девчонка весело смеялась и шла навстречу Извеку, но храп Ворона спугнул виденье, и русалка умчалась, распустив по ветру длинные сполохи волос.
Конь вывернул голову, заметил, что глаза хозяина открылись и снова навострил морду вперёд.
— Чё фырчишь? Шёл себе спокойно и иди, не мешай думать, — проворчал Сотник недовольно, и тут только заметил крепкого парня, появившегося из за поворота тропы. Молодец неспешно брёл, глядя себе под ноги. Под мятой рубахой угадывались богатырские плечи, распахнутый ворот открывал крепкую шею с висящим на шнурке круглым оберегом. Сзади поблёскивал, заткнутый за пояс, добротный шестопёр.
Наклонив кучерявую голову, хлопец упёр щетинистый подбородок в мощную грудь и приближался, не замечая ничего вокруг. От нечего делать цеплял носками сапог шишки и распинывал их по кустам. Не пропускал и мухоморы. Разваливал в труху красные в пупырышках шапки, какое-то время стоял, тупо глядя на россыпь грибных ошмётков, и шёл дальше. Погружённый в себя, что-то бормотал, гулко и неразборчиво.
Извек остановил коня, подождал. Наконец, когда кучерявая макушка грозила боднуть коня в морду, Сотник привстал в стременах, кашлянул:
— Здрав будь, паря! О чём сетуешь? Может помочь чем?
Кучерявый вскинул голову, едва не зацепив конские ноздри. Ворон с храпом отшатнулся, увидав разбитую морду хлопца. Сотник присвистнул: глаз хлопца задавлен фиолетовым мешком, чёрные лепёшки губ перекосились и не давали рту полностью закрыться. На обеих распухших скулах по две-три засохших ссадины. Ворон закачался от стукнувшего в нос перегара.
Парень медленно вынырнул из глубоких дум. Покрасневшие, без тени испуга, глаза съехали с лошадиной морды, отыскали лицо всадника.
— Здорово, коль не шутишь! — проговорил он, пытаясь улыбнуться. — А то намедни тоже начали за здравие… и наздоровались…
Кучерявый сморщился и слизнул выступившую на губе капельку крови.
— Да нет, не шучу, — серьёзно произнёс Сотник. — Мне шутить недосуг, я по делу еду.
— И мне сейчас не до них, — не расслышал парень. — Хотя и без дела иду.
Он отступил в сторону, освобождая дорогу, но всадник снова заговорил.
— Ты случаем не подскажешь, далеко ли ещё до Вышень—града?
— До Вышеня? Не, не далече. Шагом поедешь — скоро доберёшься, а поскачешь — ещё раньше будешь.
Молодец отвернулся, но голос дружинника снова не дал погрузиться в истребление мухоморов.
— А далеко ли оттуда до Гиблых Проплешин?
Кучерявый поднял красные, как у вурдалака, глаза.
— Эт те мимо надоть, через город не попадешь. Везде разъезды. Ни туда, ни оттуда не пущають. На проплешинах, последнее время нечисть разгулялась. А тебе—то туда зачем? — Парень подозрительно пробежал взглядом по всаднику, ремням упряжи, коню, задержался на копытах. Убедившись, что дыма из под ног не видно, расслабился, махнул рукой со сбитыми костяшками.
— Хотя мне без разницы. Из лесу выйдешь — по левую руку, ближе к окоёму, увидишь курган. Объедешь справа. За ним начинается овраг и через полторы тыщи шагов распадается на пять пальцев. Поедешь по безымянному. Он и выведет на край Проплешин, аккурат там, где дорога. Только ночью не суйся, пережди в овраге у ручья, а утречком по туману и поедешь. Коли повезёт, то стражи не будет, она обычно подале стоит.
Сотник кивнул.
— Добро, так и сделаю, спасибо за совет!
— Не благодари раньше времени, может на смерть едешь, мне такая благодарность не нужна.
— Ну тогда может выпьешь за моё здоровье? — предложил Извек, достал Кощееву баклагу и протянул её парню. Тот открыл рот, глаза ожили.
— Выпью! Это я всегда готов, особливо за здоровье.
Он ловко поймал флягу, рванул пробку и запрокинул голову. Кадык запрыгал. Вино, направляемое опытной рукой, булькало в глотку не теряя по дороге ни капли.
— Гожо—о! — выдохнул кучерявый. Чуть отдышавшись, вопросительно показал всаднику пробку, тот кивнул:
— Пей—пей там ещё много.
Парень восхищенно глянул на щедрого незнакомца, приложился повторно. Оторвавшись от баклаги, закупорил и с сожалением отдал владельцу.
— Благодарствуйте, дядько! Ожил! Слава богам, теперь живее всех живых…
— Ну, бывай! — Извек спрятал вино в суму, тронул коня.
— Эй! Погодь чуток! — донеслось сзади, парень подбежал, заглянул в глаза. — Возьми меня с собой, вдруг пригожусь. А то жуть как надоело дома сидеть. Одни и те же морды, одно и то же пойло, одно и то же веселье… в конце, — он указал на своё неровное лицо. — Возьми! Дорогу подскажу. Мне в наших краях каждый бугорок знаком. Лучше всех ведаю, как и куда пробраться.
— Ну пойдём, коли так, — согласился Извек. Конь без понуканий продолжил путь, а битый детина скакнул от радости и зашагал рядом.
— Будем знакомы, меня Микишкой кличут, по прозвищу Алтын, — он гордо хмыкнул. — Это потому, что больше алтына с собой никогда не ношу. Всё остальное на месте выигрываю, в корчме ли, на базаре, или на привале, когда в походе. Только мы давно в походах не были. Как к Киеву пристали, так и стережем землю с этой стороны, от всяких там басурман. Теперь вот нечисть расплодилась, её удерживаем. Вот. А тебя как рекут?
— С рождения Извеком звали, а по прозвищу… по прозвищу Сотником кличут.
— Никак войском командовал? — воскликнул Микишка с уважением.
— Да нет, какой из меня воевода.
