сущности, были разбойниками.
В конце 50-х в СССР сложилась ситуация, чем-то напоминающая ситуацию в США начала 30-х. Поэтому власти вынуждены были срочно принимать меры к тому, чтобы поднять в глазах народа престиж органов правопорядка. Сам министр внутренних дел СССР С. Круглое в марте 1955 года заявил: «Простые люди, любые работники, кого ни спросишь, о милиции и некоторых других органах МВД отзываются очень плохо». Поэтому на поднятие престижа органов МВД были брошены все силы, в том числе и творческие. Так, в 1956 году писатель А. Адамов выпустил в свет повесть «Дело «пестрых», на основе которой кинематографисты оперативно отсняли первый милицейский кинодетектив, который вышел на экраны страны в 1958 году. Роль вора Софрона Ложкина сыграл в нем Михаил Пушвкин.
Вообще киноворы того времени выглядели на экране примитивно, в духе Михаила Жарова из «Путевки в жизнь»: зловещее лицо, подозрительный прищур глаз, сигарета в углу рта. Это и понятно, преступник на экране не должен был вызывать у честных граждан никаких симпатий. Как писал по этому поводу В. Ревич: «В советском кинематографе принципиально не может быть состояния, в которое нас нередко ввергает западное кино. Какой-нибудь гангстер изображается там незаурядной, интригующей личностью, что зрительское сердце невольно настраивается на его частоту, и мы начинаем отворачиваться от противных представителей закона, пытающихся затравить милых разбойничков».
Однако уже в 60-е годы на смену ворам «ужасным» приходит иной тип кинопреступника, который хоть и был жесток, однако обладал и некоторыми чертами привлекательности. Вспомним того же Владислава Дворжецкого в роли Графа в фильме «Возвращение «Святого Луки» или Кирилла Лаврова в роли вора Жмакина в фильме «Верьте мне, люди!». Но дальше всех пошел Василий Шукшин, который сумел гениально вписать своего вора-рецидивиста Егора Прокудина в добропорядочную гражданскую жизнь. Таких воров мы, честно говоря, еще не видели. Именно поэтому В. Шукшин стал первым представителем советской творческой интеллигенции, с кем воры в законе тогдашней поры вступили в эпистолярную полемику. Поводом же к ней послужил финал фильма, когда вор Губошлеп расправляется с Прокудиным за то, что последний «завязал» с преступным прошлым. На самом деле в «кодексе» воров такой поступок ничем не карался и «завязавший» вор мог жить как ему заблагорассудится.
Настоящий всплеск интереса к блатной «фене» (жаргону) испытали мы в 1972 году, когда на экраны страны вышел фильм «Джентльмены удачи». Однако вряд ли кто посмеет заподозрить создателей фильма в целенаправленной пропаганде блатного образа жизни. Дело как раз обстояло наоборот. Подобный непредсказуемый результат произошел в середине 60-х, когда советские руководители закупили у французов три серии фильма «Фантомас». Результат — всплеск молодежной преступности.
Бывших советских писателей, в отличие от кинематографистов, трудно уличить в пропаганде воровской идеологии. Более того, именно такие писатели, как А. Адамов, Ю. Семенов, братья Вайнеры, «родили» в СССР «милицейский роман».
С музыкой дело обстояло несколько иначе. Официальная эстрада в этом отношении была девственно чиста. Однако в те годы существовала и альтернативная музыка, ярким представителем которой был, например, Владимир Высоцкий. С 1961 по 1965 год большая часть его песенного репертуара состояла именно из блатных песен. И хотя вызвано это было в первую очередь желанием противопоставить себя эстрадному официозу, однако большинство слушателей этого так и не поняли. Поэтому даже когда в середине 60-х В. Высоцкий перестал исполнять блатные песни, ореол блатного певца витал над ним до самой смерти.
После В. Высоцкого эстафету подобного рода песен подхватили у нас Аркадий Северный, Александр Розенбаум, Александр Новиков. Никогда не звучавшее с высоких подмостков песенное творчество этих исполнителей в народе пользовалось огромной популярностью. Вообще блатная тематика в эстрадном отечественном искусстве взяла свой разбег именно в 70—80-е годы. И огромную популярность ей создавало то, что она всегда числилась в разряде запрещенных, а, как известно, запретный плод сладок.
И все-таки вся эта блатная кино- и эстрадная экзотика в те годы варилась в собственном соку, была как бы на обочине тогдашней жизни. Она, конечно, нравилась определенной части молодежи, но «совратить» ее по-настоящему не могла, так как преступник в советском обществе все равно оставался изгоем. С середины 80-х ситуация в этом плане поменялась в противоположную сторону, когда преступник впервые получил возможность стать хозяином жизни. Тогда же появилось и соответствующее кино — «Воры в законе» (назвать фильм подобным образом пять лет назад было делом немыслимым), отреагировала на новую ситуацию и эстрада. Сначала были востребованы старые песни, такие, как «Лимончики», «Ах, Одесса!» и даже «Мурка». Однако так было недолго. Нынешний преступный мир России являет собой нечто иное, чем то, что было в 60—80-е годы. Теперь они именуют себя «братва» и требуют новых, соответствующих их облику и образу жизни, песен. И эти песни рождаются и звучат с самых высоких подмостков, вызывая у кого-то восторг, а у кого-то возмущение. Бороться же с подобным творчеством бесполезно, так как его рождает та среда, которая становится у нас доминирующей. Уйдет среда — уйдут и ее прославите ли.
Бандитская мода
Впервые такое понятие, как «бандитская мода», стало широко применяться в нашей стране в 20—30-е годы. В то время в криминальном мире правили две равнозначные группировки: «жиганы» и «урки». Первая появилась на свет во времена нэпа и состояла из самого разномастного народа: налетчиков-громил, аферистов, проворовавшихся торгашей, матросов-кронштадцев, беспризорников и т. д. Само слово «жиган» на воровском жаргоне означало «молодой и дерзкий вожак». А вот такое понятие, как «жиганить», переводилось как «щеголять», что весьма определенно характеризовало новую касту российских преступников. «Жиганы» любили красиво и модно одеться, и само их поведение на людях было устремлено в одну сторону — выделиться. Ярким представителем жигановского «братства» мог стать знаменитый налетчик Ленька Пантелеев, не оборви пуля чекиста его жизнь в 1923 году, когда клан «жиганов» только создавался. Од нако легко представить, каких высот достиг бы этот дерзкий преступник, окажись он не в питерском морге, а в одном из лагерей ГУЛАГа.
Вторая группировка — «урки» — объединяла в себе большинство профессиональных преступников, в основном воров. Еще на воровском жаргоне XIX века это слово означало «крупный и дерзкий вор» или «законный вор». В отличие от «жиганов», молодых и наглых, которых развратил нэп, «урки» были плотью от плоти своего народа, забитого и раздавленного большевиками. Им была чужда всякая роскошь, и поэтому в качестве своей форменной одежды «урки» избрали мужицкий вариант: сапоги в гармошку, так называемые «прохоря», заправленные в них брюки, пиджак, на шее шарф и на голове синяя кепка-восьмиклинка с небольшим козырьком (малокозырка). Единственным чужеродным элементом в этом костюме была золотая фикса на одном из зубов, но она, судя по всему, была выбрана специально: мол, хоть и мужик, да не простой. Когда «урки» в 30-е годы подчинили себе «жиганов», именно этот вариант одежды окончательно утвердился в преступном мире тогдашней России. Затем он иногда «разбавлялся» элементами других костюмов: например, в 50-е годы на смену «прохорям» вновь пришли морские мотивы — брюки клеш и тельняшка, тот самый стиль, который практиковали «жиганы» в 20-е годы (эти атрибуты им «подарили» матросы-кронштадтцы, которые влились в лагеря после 1921 года).
Собственно, как и «жиганы», «урки», а затем и воры в законе умели с шиком носить свою одежду. Несмотря на то что внешний вид вполне мог привлечь к себе внимание оперов, вор всячески старался выделиться в окружающей его среде. Каждый элемент его одежды играл свою особую роль и всегда служил одному — подчеркнуть достоинство своего хозяина. Неряшливо одетый вор в законе был таким же нонсенсом, как и некрасивая модистка. Надвинутая на глаза кепочка, лихо «загармошенные» и начищенные до блеска сапоги, модный шарф и золотая фикса в углу рта — вот типичный портрет преступного главаря того времени. В дополнение к этому следует отметить особую походку, жестикуляцию и татуировку, в изобилии имевшуюся на его много повидавшем и познавшем всякое теле.
Особая манера одеваться и вести себя в обществе преследовала для вора не только представительские цели, но и вербовала сторонников в молодежной среде. Один вор в законе мог самостоятельно привлечь под свои знамена до нескольких десятков мальчишек, которые преданно смотрели
