Между тем Ахмад а-ля Лев Абрамович снял чалму, подтянул трусы и принялся надевать потертые джинсы со скорбной бахромой по низу.
– Пойдем, на хрен, выпьем водки, Вася. За встречу. Ну, помандюхали.
Сказал он это с улыбкой и само собой разумеющимся видом – какой же русский не пьет. Им небось Аллах с Мохаммедом не заглядывают в стакан.
– А закусить-то хоть найдем что-нибудь? – Бродов сглотнул, Ахмад кивнул, и они пошли вниз, на первый этаж, в мрачное общепитовское заведение типа ресторана. Нифы из молодого козленка и эстакузы из свежепойманных лобстеров здесь не подавали – так, гебна[179], фуль[180], рис во всех видах, эйш[181] , питательная баранья похлебка, как у папы Карло. Зато проклятой Кораном водяры – хоть залейся. По два американских доллара за сто граммов. Чем запретнее плод, тем он слаще, следовательно, и дороже.
Ладно, сели, скомандовали, приняли, дружно взялись за арабские пельмени. Налили еще, усугубили, и, когда объемистый графинчик, в каких обычно подают рисовый подслащенный взвар, опустел, Ахмад вздохнул, впал в пессимизм и начал разговоры за жизнь. На чудовищной смеси английского, русского и монголо-татарского, то есть мата[182]. Он был, оказывается, известным хауи[183], с красивым прозвищем Ахмад Кабир[184]. Кобра кусала его девять раз, ошейниковый аспид восемь, рогатая гадюка семь, однако иль хамдуль илла, слава господу, все всегда обходилось, вернее, неверная удача не обходила его стороной. Но только не сейчас – начиная с прошлой недели все идет конкретно наперекосяк. Еще четыре дня назад его ждали выгодный контракт, почтеннейшая публика, большие деньги. И вот в один прекрасный миг все изменилось благодаря каким-то там проклятым террористам. Турист не едет, развлекуха никому не нужна, и вдобавок ко всему еще сломалась машина. Всего-то на двести долларов, но где их взять? А на общественном транспорте с кобрами не поедешь, тем более что ехать надо прилично, в Каир[185]. Так что остается одно – пропадать. С музыкой.
– Пропадать не надо, – заметил Бродов, когда допили кто чай, кто кофе, достал бумажки с портретом Франклина и добро, по-отечески кивнул: – Чини свое авто, поедем вместе. А я пока пойду вздремну. У тебя, кстати, крышки на корзинах крепкие?
– О-о-о, – возликовал Ахмад, в восторге выругался и цепко ухватил купюры. – Э-э-э… – определил валюту куда-то в глубь карманов, икнул и преданно взглянул на Бродова. – Крышки, Вася, хрен откроешь. А потом, бля, зима, змеи вялые, ленивые, похожие на шланги. И уж змеи-то змеи. Капская кобра без зубов, у египетской надрезаны складки, чтобы новые зубы не росли взамен выдранных, у ошейникового аспида выдоены железы, у черного рингхальса зашита пасть[186]. Не ссы, Вася, спи спокойно.
Чем он больше пил, тем лучше владел русским, как видно оттого, что хуже владел собой. И вообще в его повадке было что-то фальшивое, неискреннее, похожее на игру. Какую и по чьим правилам, Бродов пока не понял.
– Лады, Ахмад, готовь машину, – по-дружески ухмыльнулся он, щедро расплатился с халдеем и с нарочитой размашистостью по большой дуге нетвердо отправился к себе. Вернее, к лютым и смертоносным, под настроение убивающим слона ползучим гадам. Впрочем, по словам Ахмада, совершенно не опасным, добрым и покладистым, аки агнцы. Однако Бродов не привык чужим верить на слово, а кроме того, общению со змеями был обучен. Да и скучно на чужбине, в грязном городе, в убогом номере. А тут хоть какая-то развлекуха.
– Ну, иди-ка к папочке, – вытащил он капскую, взял за глотку, заставил раскрыть пасть. – Ты моя девочка, маленькая. Гм. Свободна. – Плотно захлопнул крышку, открыл другую, обратил внимание на рингхальса. – Тэк-с, тэк-с, тэк-с. Ну ты и урод. Пшел.
Так он свел знакомство с гадами, познавательно убил целый час и пришел к категорическому выводу, что Ахмад неискренен и врет. Все змеи были с зубами и в порядке, кроме и в самом деле заштопанного, непредсказуемого харкуна рингхальса. Яду хватало. И спрашивается, зачем Ахмаду понадобилось врать? И уж явно не из человеколюбия. А ведь ложь, пусть даже маленькая, порождает большое недоверие. Впрочем, ладно, особо предаваться мыслям Бродов не стал, выстирал носки, а тут еще вернулся сияющий Ахмад и, клятвенно заверив, что авто уже в починке, принялся рассказывать про своего дядю Муссу. Тот был гением дрессуры, великим хауи, непревзойденным мастером по приручению змей. Его дед, отец и старшие братья были также заклинателями и все погибли от ядовитых зубов. Печальную их судьбу разделил и единственный сын Муссы, бесшабашный Али. Так что в жизни у того не осталось ничего, кроме чести, шипящих ядовитых тварей и опасной, филигранно выверенной игры с ними. Смерть он презирал, и, может быть, поэтому мастерство его было непревзойденным. Не прибегая к сумаре, одними заклинаниями он выманивал диких змей из нор и особым пением подзывал к себе. Если кобра пыталась напасть, он своей раздвоенной на конце палкой аккуратно отбрасывал ее и, когда она, раздувая капюшон, поднималась, медленно, не прекращая пения, бесстрашно приближался к ней. Шаг, еще один, еще, еще. К стремительно грациозной, затейливо раскрашенной смерти. Наконец, приговаривая что-то, он клал на землю руку, и змея, будто кланяясь, опускала голову человеку на ладонь. Иногда Мусса заключал дикую, только что пойманную кобру в круг, очерченный с заклинаниями на песке палкой, злобная, смертельно оскорбленная тварь делала боевую стойку, страшно шипела, разевая пасть, но была не в силах пересечь тонкую, едва различимую границу. Чтобы ей было не скучно, Мусса подсаживал в круг еще одну кобру, еще, еще. И так до полудюжины. Слов нет, он был великим, выдающимся хауи.
– Да, занятная история, – одобрил Бродов, с уханьем зевнул, снял со своей кровати корзинку с капской и вытянулся на спине. – Слушай, Ахмад, а где ты так по-русски-то навострился? Учился, что ли, в Союзе?
– Э, Вася, это целая история. Расскажу – не поверишь, – усмехнулся Ахмад и действительно поведал историю преудивительную, если верить ему – сугубо автобиографическую.
В начале шестидесятых, когда советско-египетская дружба разгорелась не на шутку и вовсю шло строительство Асуанской ГЭС, ревнители социализма решили сделать финт ушами: показать всем этим империалистам, оппортунистам и реваншистам, что пролетарский интернационализм куда сильнее национальных пережитков. Для чего из СССР в Асуан был выписан инженер Кац, определен мастером на стройку и скреплен узами брака с некой Фатимой, очаровательной вдовой офицера безопасности, прострелившего себе голову в ожидании суда. В результате этого союза и родился Венечка-Ахмад, милое кучерявое созданье, уникум, чудо природы. Наполовину еврей, наполовину араб, истинное дитя социализма. Его показывали по телевизору, о нем писали в газетах, его баюкал на руках сам гениальный Насер, а когда он подрос – не гениальный Насер, а Венечка-Ахмад, – его дважды даже посылали в «Артек». Словом, спасибо тебе, родина, а также партия, за счастливое детство. А потом гениальный Насер умер, советско- египетская дружба кончилась, и пошли неприятности. Инженер Кац, оказавшись агентом Моссада, сбежал, мама Фатима разбилась в автокатострофе, и совсем еще несмышленый полуараб-полуеврей оказался в печальном одиночестве. Кому какое дело до выродка; что ему дитя греха, вовремя не забитый камнями еврейский недоносок. Все отвернулись от Ахмада, все – и отец-иуда, и отечество, и церковь, и люди, и родня… Все, кроме брата деда маминой сестры, великодушного и доброго Муссы. Сжалившись, он взял Ахмада к себе и, видит бог, вывел в люди, посвятил во все премудрости своей профессии. Научил, как ловить змей, как приручать, как дрессировать, как делать «мертвую петлю», «поцелуй Клеопатры», «жезл Соломона». А сам в конце концов не уберегся, сделал роковую ошибку и пал, как это случается с хауи, от точного укуса прямо в кровяное русло. Да примут по-братски его в свои объятья великий Аллах и премудрый Саваоф…
– Да, бедный, бедный дядя Мусса. – Ахмад запечалился, вытер глаза, пошмыгал массивным изогнутым носом. – Надо выпить водки, почтить его память. Пойдем, Вася, я угощаю.
Вот ведь, хоть и хауи, и наполовину араб, а все одно – в Льва Абрамовича. То у него денег нет, то он угощает. Не иначе как приподнялся за счет ремонта своей тачки. Точнее говоря, за счет русского Бродова.
Ладно, встали, собрались, пошли знакомой дорогой в кабак. Пельмени по-арабски по второму разу брать не стали – заказали, несмотря на вечер, шорбу[187] с курицей, рис с креветками, салат мешуйя[188] и графинчик водки. Вроде бы и харч был калорийным, и проклятая холодной, и обстановка располагающей, да только к концу трапезы Ахмад
