пойдет на остановку. На работу ему пора.
А Василию еще посидеть можно. Вдруг какой нежид из подъезда выйдет.
Пошли картинки из прошлого. Вразнобой, но все понятно. Вот Василий выходит на крыльцо – это еще на старой квартире жили, – приставляет большой палец правой руки к правой же ноздре и мощно высмаркивает левую. Кто-то проходящий мимо – знакомый вроде, да и хер бы с ним – говорит: «Здорово, Васек! Ну, кто родился-то?» – «Парень», – сумрачно отвечает Василий и вышибает соплю из правой ноздри.
Вот батя охаживает Ваську по голой спине сложенным в несколько раз электрическим проводом. Сейчас, на картинке, это не больно, а как тогда – не вспомнить. И за что – тоже не вспомнить.
Вот Вася с парой пацанов на остановке. Бормотуху глушат. Дедок с орденскими планками на пиджаке что-то говорит, палкой об асфальт стучит. Да затрахали вы, козлы! Тебе, сука, в гроб пора, ты на кого, пидор, тянешь? Валят наземь, бьют ногами. Вася подпрыгивает, с размаху приземляется пятками на грудь старого хрыча. Хруст под ногами, мужики взрослые, двое с монтировками, потом менты…
Свадьба… Нет, тут совсем мутно, не разглядеть ничего… Помнится, что залетела одна – и вот свадьба какая-то…
За рулем. Сразу, скачком – драка с жидом каким-то. Начальником вроде.
Менты. «Пахнет от вас. Пили?» – «Пошел в жопу!» – «Ах ты, козел!» – «Кто козел?!» Побои в отделении. Картинка – совсем не больно. «Запретить управление транспортными средствами». Козлы…
Под днищем машины. Снова драка, теперь с водилой, что ли.
Тюрьма. Разборки. Со Скелетом не забалуешь. Это он, Василий – Скелет. Еще с первой ходки, малолетней, после того, чудом не до смерти забитого, деда…
В ДЭЗе. «Гайки, болты крутить умеешь? Что такое сальник, знаешь?» – «Да я это… разряд у меня…» – «Слесарем-сантехником пойдешь?» – «А чего ж…» – «Завтра с утра – в кадры. Паспорт с собой, трудовую. Послезавтра выходишь».
Кухни, ванные, туалеты – неясной чередой. Краны текут, толчки засоренные. «Хозяйка, надо бы… это… поощрить…» – «Вы бесплатно обязаны! Я ветеран труда!» Голос визгливый какой… «Пошла к херам, бабка».
С Джеком на улице. Василий на лавочке, Джек по двору трусит, кого ни попадя распугивает. Свиреп Джек, только хозяина и слушается. Да и как не слушаться – а сапогом в брюхо?
Пруд. Говно туда через трубу подается. Хоть и нелегально, а все равно говно. Да и ладно – жарко уж больно, так и так освежит. Первый раз, что ли, особенно нажрамши-то? «Не ори, мужик, какая тут рыба?»
Муть над головой. А спина – на мягком чем-то. И дед незнакомый. Жид, как пить дать. Грива зеленоватая почему-то, и борода с усами тоже. И глаза зеленые, яркие. «Это ты, – спрашивает грозно, – говно ко мне льешь?» Василий отвечает: «Да пошел ты…» Пузырей нет почему-то… Дед всматривается. «Ах, незадача! И верно, не ты… Где тебе… Да и кто ж купаться станет, коли сам же сюда и сливает? Зря, выходит, я тебя утопил-то… Эх, чего по пьяни не сотворишь… А ты, милок, что пил-то?» Василий молчит. «Да уж чую, – продолжает дед, – паленую пил. А я, знаешь, чистую предпочитаю. Что ж с тобой делать-то, с бедолагой? А вот что! – Голос деда крепнет. – И спорить не станет никто. А хоть бы и стал – в своем я праве. Чтобы Феофилакт, болотный спокон веку, этим вот говном ведал?! А вот вам! Ты, милок, ты им теперь ведать будешь. Ты с сего мига – вуташ. Знаешь, кто такой вуташ?» Василий по-прежнему молчит. Дед вздыхает: «Вуташ – это, милок, водяной из утопленников, понял? Говенным прудом только вуташу и ведать… Хотя, коль не желаешь, могу просто в утопленниках оставить. Ну? Ага-ага, так-то лучше… Передаю тебе, вуташ… как тебя?.. вуташ Василий, начало над прудом этим. Владей, ведай, ворожи. Все, сказано. Да не безобразничай тут! Ладно, пойду я. Спросят – скажешь, в припятские топи Феофилакт подался. Оно можно бы и на Сиваш, да уж больно там солоно… Да, в припятские топи… Пускай ищут… А ты, стал быть, хочешь – тут лежи, хочешь – выбирайся, все одно обратно явишься, никуда теперь не денешься. Ох-хо- хох… Да, вот что. Тут поблизости озера – так ты, значит, на Божье не ходи, худо там. Светлое с Темным – это ладно, а на Божье – ни-ни! Ну, бывай, Василий…» Тихий всплеск. Никого. Хотя вот – рыбка одноглазая юркнула. А вон леска с крючком и грузилом. Так-так.
Картинки кончились. Стеклянный Вова уже, оказывается, ушел. А Василий так никого с двадцатью четырьмя рублями и не дождался. Ладно, тоже на работу пора. Он грузно поднялся и побрел в ДЭЗ.
В коридоре столкнулся нос к носу с начальницей, как всегда уже потной и скандальной.
– Тебя где носит, колчерукий?! – с места в карьер заверещала она. – Ты во сколько приходить должен?! Что ж за беда на мою голову?! Иди, иди, на улицу вон иди, воняет от тебя, дышать нечем! Там и стой, заявки будут – я диспетчеру скажу, чтоб вызвала тебя! Да жильцам не хами, жалобы на тебя всю дорогу! Смотри, Рыбаков, еще один фортель, скажу Палвикчу – вылетишь как пробка!
И, уже скрываясь за дверью, пробурчала себе под нос:
– Надо же, как воняет…
Василий устроился на детской площадке прямо напротив ДЭЗа, через пешеходную дорожку. Сидел в той же позе, что и около дома. Сновали туда-сюда разные люди, кто по дорожке, кто в ДЭЗ и обратно. На Василия никто внимания особо не обращал, разве что площадка быстро опустела. Да еще чурка Мансур, бригадир дворников, выйдя из дверей, мазнул по нему взглядом. Этот взгляд Василий почему-то заметил.
Снова картинки. Сначала те же самые, что утром, потом новые, про его пруд. Зима. Замерз пруд, только там, где труба, полынья. Василий там и ныряет. Хорошо, что говно сливают, ощутил (не подумал) он. Схватился бы пруд весь – и что, лед ломать? Без пруда-то никак… А ежели покроется, когда он, Василий, наоборот, там будет, внизу? До весны терпеть? Или пробивать – вот хоть ключом разводным?
Так что говнослив – на пользу.
Если честно, Василий свой пруд запустил. Ничего в нем не делал, не чистил, не пугал никого. Просто ложился навзничь на дно – каждую почти ночь – и смотрел перед собой. Вернее, над собой. И окрестности пруда, которые раньше считались местом опасным, стали более оживленными, перестали люди бояться. Ходили свободно, окурки в воду кидали, бутылки пивные. Пацаны мусор какой-то забрасывали – кто дальше и у кого громче булькнет. Зимой – на санках, на ледянках с берега на лед скатывались. Раньше-то опасались – потонуло тут немало, Феофилакт дело знал… А Василию все это было как-то без разницы. Лишь бы на дне полежать, и ничего не надо.
Вот еще картинка из прошлого: Василий лежит, а к нему гость. Похож немного на старика Феофилакта, только помоложе. Завис над Василием, смотрит в упор. Потом спрашивает: что ж ты, вуташ, бездельничаешь-то? Хозяйство-то твое ты только глянь в каком виде! Не умеешь – ко мне приходи, на Темное озеро, научу, а ленишься – гляди, не пожалеть бы тебе! Василий, конечно, посылает его вяло куда подальше, гость всплывает и исчезает…
– Рыбаков! – истошно заверещала начальница. – Быстро ко мне!
Василий неспешно двинулся в кабинет.
– У порога стой! – заорала начальница, когда он вошел. – А теперь отвечай, урод, что ты вчера в семнадцатом доме натворил?!
Капельки слюны, которой она брызгала, долетали аж до Василия.
– Ничё… – сумрачно ответил Василий. – А чё?
– Чё-ничё! – передразнила начальница. – Ершиком своим сраным трубу под раковиной перемазал, вот чё! Хозяйку обматерил, вот чё! Да еще деньги клянчил, вот чё! Она звонит, истерику тут устраивает, дура, как будто мне больше делать нечего! Урод, урод… В общем, пеняй на себя, Рыбаков! Я больше терпеть не буду, серьезно тебе говорю! Палвикчу после обеда все доложу! Иди! Жди! Да не на детской площадке, идиот, ты ж распугал всех! За угол зайди, там стой! У, ё-моё…
Общий смысл сказанного Василий понял. А еще уловил слово «обед». И пришла следующая картинка: он, после обеда, выгуливает Джека. Это из прошлого, точно: Джек теперь его боится, да не как раньше. До судорог боится, в угол забивается, скулит, лапы у него подкашиваются. Прямо как у Василия – новая картинка, – когда его на Божье озеро зачем-то понесло, хотя Феофилакт и предупреждал, чтобы ни ногой. А понесло. Когда-то давно купался там, загорал, байки слушал про церковь, в незапамятные времена в землю провалившуюся на этом самом месте, где теперь озеро, – ничего. А тут до берега дойти не сумел – ноги держать отказались, дорога дыбом встала… Еле обратно добрался…
