3
Разругавшись с продавщицей – ни с того ни с сего, как показалось той, – Иван мощно вонзил топор в деревянную чушку, швырнул на пол заляпанный кровью халат, сунул во внутренний карман куртки длинный разделочный нож и, хромая, вышел из здания рынка.
Пара, купившая у него полтора без малого килограмма свиной шейки, как раз скрылась за углом, но Иван успел их заметить. Мясо, подумал он, свежее, молодое, упругое мясо. Он двинулся за парой, остановился на обочине шагов за сорок от остановки маршруток, вытащил несколько сотенных купюр, махнул ими. Немедленно остановились ржаво-белые «жигули». Иван сел рядом с водителем, сказал: «Туда. Триста. Четыреста. Стой пока». Бомбила напрягся, но жадность пересилила.
Двое залезли в подошедшую маршрутку. «Туда, – приказал Иван. – Медленно».
Собственно, из двоих его интересовала только девка. Это она была молодым, упругим мясом. Это она нужна Ивану. А парня прогонит. Если, конечно, тот будет умно себя вести.
В мясе Иван разбирался. В чем другом – не очень, а в мясе – как мало кто. Родичи, конечно, тоже разбирались, и не хуже его, да где они, родичи? Далеко родичи, на родине, в Якутии… Да и мало их осталось: зверь ушел, олень ушел, жить трудно. Родичи, все почти, хлипкие оказались, бросили дело, алмазы добывать пошли, еще какими стыдными вещами занялись. А они ведь не кто-нибудь: абасы. Им, абасы, Высшими Духами назначено мясом ведать, оленя мучить, всякого зверя мучить, мясо пожирать, и с мясом – силы звериные пожирать, а мучения звериные Высшим возносить. Бросили, всё бросили…
Он, абасы Иван, не бросил. Хоть и косились на него родичи – неправильный, мол, абасы, настоящий абасы одноног, однорук, одноглаз, а этот недоделанный, – а он, недоделанный, покрепче других оказался. Свирепо со всеми расплевался, проклял всех – и в Москву подался. Думал почему-то, что в Москве этой всего навалом – и оленя, и медведя, и песца, и вообще зверя разного. Москва же! Оказалось – не так. Зато – бойни большие.
Устроился было на бойню, да на другой день дикие русские его выгнали: неправильно, сказали, ты скот забиваешь. Плюнул, в рубщики пошел.
Не то это, конечно, не то… Ничего, осмотрится – найдет по себе дело. А пока что – вот это нежное, сладкое мясо, на длинных гладких ногах, влажно-пряным пахнущее, с ума сводит.
«Жигули» следовали за маршруткой, Иван зорко следил единственным глазом – не упустить бы. Попытки водилы завязать разговор – пустой, конечно – пресек коротким рыком: «Тихо».
Иван проследил добычу до самого подъезда: когда пара выпрыгнула из маршрутки, сказал бомбиле: «Стой», сунул две сотенные, сверкнул глазом, оскалил зубы – пустой человек за рулем только открыл и закрыл рот, – вылез из гнилого корыта и, держа дистанцию, пошел за теми двоими.
Внутри все дрожало.
Он устроился на скамейке у аптеки наискосок от подъезда и принялся ждать. Он хорошо умел ждать.
Вот тот парень, словно ошпаренный, выскочил из подъезда, перевел дух, потоптался на месте и пошел к остановке. Иван повернулся так, чтобы его лица не было видно.
Мясо дома одно. Пора? Нет, не пора. Парень вернулся к подъезду, держа в руке бутылку пива, сел на лавочку, сковырнул пробку, присосался. Ивана передернуло.
Парень допил свою гадость, понурился и скрылся в подъезде.
Что ж, будем ждать дальше.
Прошло два часа. Или три часа. Какая разница? Иван дождался: пара показалась из подъезда, обогнула дом и двинулась через дворы в сторону леса. Иван последовал за ними. Можно было даже не держать добычу в пределах видимости: пряный запах, источаемый девкой, так и бил в короткий широкий нос абасы.
В лес идут. Это хорошо.
4
Боканон Матвей, нескладная очкастая дылда, крался за опасным монголоидом. Остаться незамеченным было бы нелегко, но монголоида поглотило преследование молодой пары, точнее – Мотя это чувствовал – прелестной юной девушки.
Доброе сердце боканона сжималось. Девушка, случайно встреченная на рынке, совершенно очаровала его. Столкнулись носом к носу, она что-то – Мотя не разобрал – говорила прелестным голоском своему спутнику, Матвей мгновенно влюбился и – надо же! – тут же испортил воздух. Смутился страшно.
Влекомый силой любви, Мотя, как мог осторожно, потащился за красавицей. Повезло – она направилась к соленьям, где стояли сильнейшие запахи. Выпускаемые боканоном газы там почти не ощущались, так что он позволил себе приблизиться к любимой. Ах, кружилась Мотина голова, богиня, настоящая богиня!
Потом богиня покинула рынок, боканона потащило за ней. И тут появился этот страшный монголоид, и Матвей понял, что предмету его любви грозит ужасная опасность, и решил, что спасет свою волшебницу, спасет во что бы то ни стало, и, может быть, благосклонная улыбка станет ему наградой.
Да, боканон Мотя отличался нежным сердцем, влюбчивостью и исключительной застенчивостью. Как же не быть застенчивым, если в Черном Реестре про род боканонов сказано: дух безобидный, но зело смрадный и, поворотившись задом к супостату, газами оного до смерти поражает!
Матвей всю жизнь очень боялся к кому-нибудь невзначай задом повернуться, ибо газы из него выходили почти непрерывно. Потому слыл человеком хотя и страдающим метеоризмом, но хорошо воспитанным. В школе, где он работал учителем по начальной военной подготовке – это было удобно, потому что часто ученики сидели в противогазах, – Мотю любили, а по поводу непроизвольного газоиспускания – сочувствовали. До того, что на последний День защитника Отечества подарили, помимо бутылки коньяка, патентованные противометеоритные трусы. Матвей тогда чуть не умер от смущения и стыда, хотел даже увольняться, но, когда выяснилось, что трусы подарила мужская часть коллектива – директор, физкультурник, трудовик и молодой географ, – причем подарила втайне от женской части, немного успокоился. «Не бзди, Маттеус, – пошутил тогда разбитной физрук, – прорвемся!» Трусы эти, впрочем, почти не носил – в них его крайне неприятно и как-то безысходно пучило. К тому же гнилостного запаха отрыжка покою не давала.
Хорошо было бы не в школе работать, а в армии служить, в химвойсках. Но в армию Матвея не брали по причине плоскостопия.
«Горькая наша боканоновская доля, – размышлял Мотя, преследуя монголоида. – Для чего нас создали? Зачем мы живем? Всего-то и смысла – воздух портить. Ну да, нечисть же мы… Но к чему тогда создатель наш, кто бы он ни был, дал нам добрые, любящие сердца? Какая злая ирония двигала им, когда ко всему обрекал нас еще и на одиночество? Всегда стремиться к любви – и всегда быть одному-одинешеньку… Маленького боканончика, которого я рожу в пятьдесят лет, думал Матвей, конечно же буду любить, жалеть, воспитывать. Но ведь это не та любовь, совсем не та…»
Он из последних сил сдерживал рвущиеся наружу газы – боялся выдать себя раньше времени. А время настанет! Мотя чувствовал это и вновь убеждался, что когда-то давно нашел верный ответ на мучивший его вопрос: он живет для того, чтобы защищать тех, кого любит. Пусть даже защищать своей непереносимой вонью, но – защищать!
Его богиня со своим спутником вошла в лес. За нею последовал монголоид. Матвей втянулся туда последним.
