уоркер» для освещения открывавшейся в Москве конференции министров иностранных дел. Ему ответили: «Присылайте Морриса». Но когда редактор по вопросам труда Джордж Моррис запросил визу, пришло новое указание: «Мы ждем Морриса Чайлдса».
В Нью-Йорке ходили слухи, что Сталин возобновил преследования евреев, и Пол Новик, редактор еврейской газеты «Морнинг фрайхайт» настоятельно просил Морриса призвать Советы прекратить репрессии. Он также дал Моррису пенициллин и другие лекарства для передачи еврейским артистам и интеллектуалам в Москве.
Моррис вылетел в Москву в компании тридцати четырех других корреспондентов, среди которых были такие известные журналисты, как Уолтер Кронкайт, Говард К. Смит и Кингсбери Смит. В гостиницу, где разместились корреспонденты, приехала южноафриканская коммунистка Молли Перлман, которая сообщила Моррису, что Советы поручили ей быть его секретарем. Она передала ему билет на балет и сказала, что там обязательно нужно быть.
На следующий вечер в театральной ложе к нему присоединились два представителя Международного отдела (ранее известного под названием Коминтерн). Они настоятельно хотели услышать детальный рассказ обо всем, что происходило в американской компартии после 1943 года, оценку ее сегодняшнего состояния и характеристики ее ведущих лидеров. Еще они просили оценить президента Гарри Трумэна. Моррис охарактеризовал того как «крепкий орешек» и сказал, что далеко не разделяет мнение американской прессы, будто бы тот проиграет выборы 1948 года.
Днем Моррис занимался обычной корреспондентской работой, посещал пресс-конференции и брифинги, работал над репортажами. Большую часть вечеров он тайно совещался с Советами. Когда он поднял вопрос о преследовании евреев, хозяева притворились шокированными тем, что кто-то кроме злобных империалистов мог вообразить нечто подобное. Ничего похожего не было, и они будут рады направить советских евреев в Нью-Йорк, чтобы те заверили в этом еврейскую общину. Что же касается артистов и интеллектуалов, для которых он привез лекарства, те находятся либо на дачах, либо в санаториях и получают достаточную медицинскую помощь.
В подарок старым друзьям еще по годам учебы в Ленинской школе Моррис привез виски «Кентукки», сигареты «Кэмел», лекарства, духи, нейлоновые чулки и американские консервы — мясную тушенку, ставшую в Москве популярной со времен американской военной помощи. Эти подарки обеспечили ему приглашения в русские дома с привычной обильной выпивкой. Как правило, он не пил спиртного, но среди русских пересиливал себя, показывая, что был и остается одним из них.
Во время этих долгих пьяных застолий ему довелось услышать кошмарные откровения. Еврейские артисты и интеллектуалы пребывали не на дачах и не в санаториях; они томились в тюрьмах в ожидании почти неизбежной казни. Многие общие знакомые исчезли. Моррис уже знал, что Карл Радек, Лев Каменев, Григорий Зиновьев и Николай Бухарин, читавшие лекции в Ленинской школе, расстреляны. Та же участь постигла бесчисленных верных партийцев, генералов, ученых, интеллигентов и разведчиков. Миллионы крестьян с семьями были депортированы в трудовые лагеря, где работали как рабы, а на Украине Сталин сознательно уморил голодом сотни тысяч, а может быть, и миллионы людей. Больше того, Сталин вовсе не стратегический гений, который выиграл время для укрепления обороны Советов, заключив сделку с Гитлером, а глупец, который доверял фюреру и верил, что благодаря союзу немецкой промышленности и советских природных ресурсов коммунисты и нацисты вместе смогут добиться мирового господства. Его доверие было настолько полным, что он решительно отвергал все предупреждения советской и британской разведок об угрозе немецкого вторжения в 1941 году. Когда предсказанное вторжение началось, оно буквально лишило его дара речи. Несколько дней он скрывался, переживая потрясение, и министру иностранных дел Вячеславу Молотову пришлось первым призвать нацию к оружию.
Эти признания, полученные от надежных людей и собранные вместе, подтверждали самые ужасные антисоветские высказывания и били в само основание его веры. Моррис понимал, что почти двадцать лет был проповедником всего этого кошмара.
Другие американские корреспонденты отказывались признавать Морриса своим коллегой. Они считали его апологетом Советов, а вовсе не журналистом, заслуживающим доверия, а «Дейли уоркер» презрительно именовали «коммунистическим листком». Говард К. Смит, которому в ресторане гостиницы пришлось сидеть с ним за одним столом — так уж были распределены места, — держался вежливо, но избегал бесед на серьезные темы. Остальные разговаривали с ним только мельком или не разговаривали вовсе.
На приеме, устроенном для прессы послом Соединенных Штатов генералом Уолтером Беделлом Смитом, Моррис неловко стоял в полном одиночестве, пока к нему не подошла миссис Смит и не спросила, почему он не присоединяется к общему веселью.
— Я — коммунист, — сказал он. — Я — прокаженный. Никто не хочет иметь со мной дела.
Она улыбнулась:
— Я хочу. Не желаете со мной потанцевать?
— Я никогда в жизни не танцевал. И даже не знаю, как это делается.
— Хорошо, тогда вам нужно научиться. Просто следуйте за мной.
Зрелище жены посла, танцующей с отверженным, привлекло всеобщее внимание, особенно когда после танца она подвела Морриса к мужу.
— Беделл, это мистер Чайлдс, — сказала она. — Коллеги подвергают его остракизму за то, что он — коммунист.
Стройный представительный мужчина, генерал Смит во время войны был заместителем Эйзенхауэра, а вскоре после того стал директором вновь созданного Центрального разведывательного управления.
— Мистер Чайлдс, вас как гражданина Соединенных Штатов всегда рады видеть в посольстве, — сказал он. — Как гражданин вы имеете право на собственные политические взгляды. Как вы догадываетесь, ваши взгляды сильно отличаются от моих. Но когда американцы покидают родину, они оставляют свои политические различия дома и держатся вместе.
— Тебе следовало бы сказать это другим журналистам, — вмешалась миссис Смит. — Поговори с ними, Бидли.
— Непременно.
Моррис никогда не узнал, что генерал Смит сказал журналистам. Но, совершенно очевидно, что-то он сказал, поскольку на следующий день с Моррисом стали разговаривать, обмениваться впечатлениями, а некоторые даже демонстрировали дружеское расположение.
Однажды за завтраком Моррис заметил, что хотел бы навестить могилу брата во Франции, и Говард К. Смит предложил сделать это на обратном пути в Нью-Йорк. Моррис признался, что, хотя он действительно возвращается через Париж, у него нет денег на крюк в сторону. За завтраком в день отлета Морриса из Москвы Смит протянул ему запечатанный конверт и потребовал не раскрывать его, пока не поднимется на борт самолета. На борту Моррис нашел в конверте короткую записку: «Мы подумали, что вам следует туда съездить, и устроили складчину. Ваши друзья американцы». В конверте было триста долларов.
Над могилой на безупречно ухоженном нормандском кладбище стоял белый крест со звездой Давида и словами: «Филипп Чайлдс — лейтенант. Армия Соединенных Штатов. 1918–1944». Моррис опустился на колени и искренне помолился.
Во время полета домой он сравнивает неожиданную доброту генерала Смита, миссис Смит и корреспондентов со сталинским террором, в существовании которого уже не оставалось никаких сомнений, и спрашивал себя, не загубил ли он всю свою жизнь.
В Нью-Йорке Моррис вновь столкнулся с враждой и склоками. Клика, возглавляемая Фостером, придиралась к Деннису и его последователям, поднимала на смех Морриса и его руководство газетой, обвиняя его в «броудеризме». Деннис удивил Морриса тем, что не предпринимал никаких шагов в его защиту.
Не сумев перебороть усиливавшуюся боль в груди, Моррис обратился к врачу, и тот посоветовал временно оставить работу. Тогда Моррис попросил у Денниса небольшой отпуск. На заседании Национального комитета в июне 1947 года Моррис просто не поверил своим ушам, когда Деннис официально предложил предоставить Моррису бессрочный отпуск, а на время его отсутствия назначить редактором «Дейли уоркер» Джона Гейтса. Фостер поддержал это предложение, и оно прошло единогласно. Все товарищи фактически проголосовали за его увольнение и вывели его из партийного руководства.
