— Хорошо, Уолт, — сказал Уоннол. — Я пробуду здесь несколько дней, и, уверен, мы еще поговорим.
Хелд был безупречным фэбээровцем старой закалки, безжалостным и непреклонным, отважным и справедливым, и Бойл знал, что вызнает правду, если сможет до него добраться. Но всякий раз, когда Бойл показывался в офисе Хелда, на кожаном диване сидел Уоннол. Наконец Бойл убедил знакомого агента выманить Уоннола из офиса и смог поговорить с Хелдом наедине.
— Какого черта, что здесь происходит?
— Ты под строжайшим следствием по обвинению в употреблении спиртного на задании. Сейчас Рэй Уоннол — лучший из оставшихся у тебя друзей. Они в Бюро проверяют каждое написанное тобой слово, и до сих пор все сходится.
Вплоть до сегодняшнего дня Бойл отказывается раскрывать имя того, кто звонил ему домой поздно ночью. Звонок мог быть от Берлинсона, или от Лэнтри, или от тайного союзника «Соло». Максимум, что можно предположить, — что инициалы звонившего были P. X. — как у Ричарда Хелда. Если так, что вполне могло быть, то звонивший обладал информацией и говорил неголословно. Все, что Бойл написал о поездке в Лос-Анджелес и в Сиэтл, подтвердилось. Тем не менее ФБР намерено было отстранить его от «Соло» под предлогом того, что его опыт необходим руководству. Звонивший дал несколько советов:
— Я тебе этого не говорил, но не повредит, если ты расскажешь о ситуации 58-му. В самом деле, на твоем месте я поступил бы именно так. И немедленно.
Выбирая жилье, Моррису приходилось удовлетворять противоречивые требования своей многоликой жизни. Дом нужно было содержать в соответствии со статусом состоятельного бизнесмена, каким считали его Холл и Кремль. Но, будучи убежденным пролетарием, он не желал жить на Северном побережье в среде капиталистических акул. Необходимость частых разъездов и невозможность по соображениям секретности нанять прислугу делали содержание дома непрактичным.
Моррис решил проблему, купив квартиру в симпатичном доме, заселенном в основном богатыми и дружелюбными чернокожими семьями. В Москве за это Морриса ценили: настолько принципиальный товарищ, что готов даже жить среди «черножопых», как называли их русские.
Уоннол посетил квартиру, которую Ева с помощью картин, антиквариата, восточных ковров и прекрасного хрусталя превратила в уютный уголок. Во время обеда она мило флиртовала с ним, а Моррис развлекал рассказами о Советском Союзе. Был случай, когда они с директором ленинградской судостроительной верфи настолько набрались, что бросились друг на друга с кулаками. Потом он припомнил, как впервые увидел Москву в 1929 году, вспомнил тенистые аллеи на бульварах, прекрасную архитектуру, которая отражала живость воображения русских. Но вскоре Сталин приказал спилить деревья и обезобразил лицо города пугающе огромными зданиями-коробками, с угрозой взирающими на людей. В 1947-м друзья сказали ему, что впоследствии Сталин убедил себя, что вырубка деревьев (по его собственному приказу) была частью плана, который позволил бы немецким самолетам садиться на улицах, и многие «заговорщики» были казнены.
Ева вздохнула:
— Этот Сталин, он был такой варвар…
За эти годы некоторые вещи изменились к лучшему, некоторые — нет. Пономарев все так же ждал от Морриса аспирина, алка-зельцер и контак; все так же всем нужны были сигареты «Кэмел», «Честерфилд» и косметика.
— Они хотят всего американского, — вставила Ева. — Нет, правда, в глубине души они нас любят.
До окончания обеда проблемы «Соло» не обсуждались. Моррис извинился и покинул их, возможно, чтобы позвонить в Нью-Йорк Джеку. Тут Ева заметила, что они слышали о возможном отъезде Уолта. Конечно, она понимает, ничто не вечно; Уолту нужно продолжать карьеру, а если кто и достоин продвижения, так это он. Несомненно, у него найдутся операции поважнее «Соло». А Уолт долго просидел в Чикаго. Послушайте, а сколько он играл в их маленькой команде? Тринадцать лет? Немалый срок. Конечно, никто так не понимает Морриса, как Уолт, и Моррис ему доверяет, и никто так, как Уолт, не понимает операцию, кроме, может, Эла (Берлинсона) и Джона (Лэнтри), но они слышали, что и Эл собирается на пенсию…
Уоннолу, как человеку молодому, понять это сложно, но старики привязчивы и склонны ожидать, пусть даже беспочвенно, что все будет продолжаться и впредь. Иногда старики начинают воспринимать молодого коллегу как сына, особенно если много лет привыкли на него полагаться. Конечно, Ева все понимает, пусть поймет и Уоннол. Возможно, ей пора остановиться. Она по меньшей мере два десятка раз ездила в Москву, и каждый раз боялась, а когда тайком проносила документы, просто дрожала от ужаса. Когда же Моррис бывал там без нее, она переживала еще сильнее. Не считая его, больше всего она доверяет Уолту. Если он уходит, она не сможет продолжать участвовать в операции. Если же она уйдет, то неизвестно, станет ли это делать Моррис. Уоннолу надо будет обсудить это с Моррисом. Конечно, если Моррис выходит из игры, то выходит и Джек.
Уоннол прекрасно понимал, что Ева говорит за Морриса. Она играла главную роль в пьесе, им написанной, поставленной и инсценированной. Но Уоннол был человеком прямолинейным и честно спросил Морриса: что он скажет, если Бюро переведет Бойла в штаб-квартиру? Моррис ответил, что Бойл стал его лучшим другом, и без него он не представляет продолжения операции «Соло».
Выслушав отчет Уоннола о результатах переговоров с Моррисом и Евой, Келли поинтересовался, считает ли он Бойла невиновным. Уоннол привел имевшиеся факты: насколько следствие могло проверить письменное объяснение Бойла, все сказанное подтвердилось. Они не обнаружили никаких доказательств стычки между ним и таможенником; но больше никто из опрошенных не считал, что он был выпивши; никто из нынешних и бывших коллег не видел, чтобы он выпил лишку, тем более на посту. В 1962 году Бойла перевели в Чикаго на исправление за угрозу физического насилия по отношению к начальнику, и довольно скоро он получил выговор от руководства — причина оставалась неясна. Но даже тогда его личное дело могло служить образцом. Бойл многие годы поддерживал близкие профессиональные и личные контакты с наиболее заслуженными агентами ФБР, и результаты говорили сами за себя.
— Как полагаете вы лично, может ли и должен ли Бойл остаться осью «Соло»?
Недвусмысленно и решительно Уоннол ответил: «Да». В результате Келли приказал дознание по делу Бойла прекратить и постановил, что он остается в Чикаго. Уоннола обязали всех проинформировать, а если с руководством останутся проблемы, Келли сам о них позаботится.
Конгресс принял законопроект, вступающий в силу с 1975 года, по которому агентов ФБР обязали уходить на пенсию в пятьдесят пять. А так как Берлинсону было почти семьдесят, то после тридцати пяти лет службы ему пришлось уйти. Они с Фрейманом считались отцами «Соло», и для остальных членов команды его уход был сродни кончине патриарха семейства. Штаб-квартира продолжала принимать политические решения и руководить отделениями. Но с точки зрения повседневных оперативных решений и пестования Морриса, Евы, Джека и Розы «отцами» становились Лэнтри и Бойл.
По наиболее гнусной обязанности их профессии «отцам» вскоре пришлось установить за Моррисом и Джеком наблюдение, прослушивать их телефоны и любыми способами искать признаки того, что они являются двойными агентами Советского Союза. Ни малейших оснований для таких подозрений не было. Напротив, оба больше двадцати лет преданно, храбро и блестяще служили Соединенным Штатам. Добываемые ими сведения снова и снова оказывались точными и ценились на вес золота.
Решение ФБР следить за этими важнейшими фигурами и заново произвести переоценку важнейшей операции первоначально явилось результатом давления, оказываемого шефом ЦРУ Джеймсом Джезусом Иглтоном. Человек глубочайшего интеллекта, Иглтон держал в руках важнейшие нити американской разведки и имел приверженцев в других государственных ведомствах, включая ФБР. Возможно — и вполне естественно, — он скептически относился к отступниками и подданным Советов, перевербованным ЦРУ, видя в них вероятных двойных агентов, засланных, чтобы снабжать ложной информацией или срывать задуманные операции.
Было одно существенное исключение. Иглтон безмерно доверял майору КГБ Анатолию Голицыну, который в 1961 году сбежал из советского посольства в Хельсинки, где занимался сбором информации. Его донесения привели к аресту опасных советских шпионов в Западной Европе. Он был ценным перебежчиком, пока давал реальные факты.
