– Давай тиснем. Вопрос важный.
– Но, дорогой мой, там такие факты!…
– Тогда не надо.
– Вот и я того же мнения… Только письмо все-таки не от частного лица – от целого квартала. Завтра поднимут шум на весь город: вот как вы относитесь к сигналам общественности!
– Тогда давай тиснем, – говорю я спокойно. И, видя, что так он будет мурыжить меня еще часа два, добавляю: – Третьего дня в «Деле» была напечатана передовица насчет заботы о детях.
– Верно, – оживляется Янков. – Наш материал прозвучит сверхактуально. – Но потом его снова начинают одолевать сомнения: – Только уж больно жуткие факты… – После этих слов его вдруг осеняет счастливая идея: – А ты подскочи туда да и проверь! Можешь даже сегодня вечерком. Это же в двух шагах от твоего дома.
Я киваю согласно, хотя охотно выдал бы ему все, что о нем думаю. Дело не в том, что я чем-то буду занят, но именно на сегодняшний вечер я наметил прогулку к «Софии», посмотреть, нет ли там Бебы.
Я уже повернулся к двери, когда Янков спросил:
– Видел в сегодняшнем номере интервью Димова?
– Да, только там глазу не за что зацепиться.
Он окидывает меня недовольным взглядом, беспомощно разводит руками:
– Что поделаешь. Говорит с тобой, словно чулок вяжет. Никакого запоминающегося факта, никакой живинки, сплошь голые рассуждения. Пустой человек.
– Не пустой. Не его это тема, – возражаю я. – У него тема другая.
Янков вопросительно пялится на меня, но я отворачиваюсь и ухожу. Не в моем характере ставить точки над і.
Перед тем как уйти, я достаю папку текущих дел, чтобы восстановить в памяти подробности. Читаю, как у нас принято, по диагонали, пропуская рассуждения и возмущения нравственного порядка и задерживаясь лишь на строках, которые сам подчеркнул:
«…Мать бросила семью, уехала со своим любовником, и больше о ней ни слуху ни духу…»
«…Отец работает «а заводе… Вечерами пропадает в корчме… Возвращается поздно ночью. Дома остаются взаперти двое малых детей – мальчик 4 лет и девочка 7 лет…»
«…Он не столько заботится о детях, сколько бьет их… Соседи часто слышат плач и крики…» И прочее в этом же роде.
Давно стемнело, когда я прихожу по указанному адресу. Звоню в первую попавшуюся дверь, и мне говорят, что интересующий меня субъект проживает в чердачной квартире. Когда занимаешься подобными проверками, находишься вверх-вниз по лестницам.
Дома одни дети. Они открывают по первому стуку, впускают меня, не проявляя ни малейшего любопытства. Как будто к ним забрел ненадолго соседский котенок.
Во всяком случае, одна деталь уже прояснилась: дети сидят не взаперти. Что еще прояснится?
Вид этого помещения убеждает меня, что мое собственное жилище – поистине дворец. Свет, очень тусклый, как бы специально призван не выставлять напоказ убогую обстановку комнаты. Висящая под потолком голая лампочка освещает главным образом самое себя.
Девочка, уведомив меня, что папы нет дома, возвращается к роли хозяйки. Она крошит хлеб в глиняную миску, морща при этом лоб от напряжения – хлеб, видно, слишком черствый и плохо поддается ее слабым пальцам. Веснушчатое лицо девочки поражает своей бледностью и апатией. Длинные светлые волосы спускаются в беспорядке на плечи, окружают это бледное лицо каким-то золотистым ореолом. На электрической плитке греется вода в алюминиевом кувшинчике. За действиями девочки внимательно следит четырехлетний мальчуган. На гостя – ноль внимания. Дети, наверное, уже привыкли к посещениям и всевозможным проверкам.
На девочке выцветшее ситцевое платье в голубую полоску. Оно ей велико – вероятно, подаренное какой-нибудь сердобольной соседкой. Мальчик в байковой пижаме, настолько грязной, что ребенок похож на жалкого бездомного котенка. У него круглое, такое же бледное лицо и черные глаза. Под одним глазом синяк под другим – длинная царапина.
– Что ты там готовишь? – обращаюсь я к девочке, лишь бы начать разговор.
– Тюрю, – тихо отвечает она, продолжая крошить хлеб.
– На чем?
– На воде.
– На воде – с чем?
– С водой! – произносит девочка, на сей раз громче, как бы недоумевая: взрослый человек, а не понимает.
– А папа где?
– На работе.
– Он что, в ночную смену работает?
– Нет, не в ночную.
– Папка в корчме, – слышится тонкий голосок мальчика.
Девочка смотрит на него с укором, но молчит.
