– Да у него просто плохой вкус. Или, как ты любишь говорить, он за большим не гонится. А в общем-то он серьезный человек, и Маргаритке не стоило его упускать.
– Хуже нет серьезных, – возразила Мими, чье мнение сводилось в основном к тому, чтобы не соглашаться с другими. – Такого дурака, как мой, если разойдется, можно к рукам прибрать, а на серьезного не прикрикнешь. Вечно он прав, ты виновата, он командует, ты слушайся…
– А почему бы тебе, Маргаритка, – подхватила Таня, – не попытать счастья, как и нам, с каким-нибудь дураком? Просто так, для разнообразия. Этот виолончелист, который положил на тебя глаз, парень неплохой…
– Ничего не выйдет, – покачала головой Мими.
– Что ты встреваешь? Я ж не с тобой говорю.
– Ничего не выйдет, – повторила Мими. – Я свои кадры знаю.
Они еще немного поспорили, выйдет или не выйдет, словно дело касалось их, а не Виолетты. Потом принялись за третье.
На третье был виноград и колкости по адресу Ольги.
– Да, остались мы без главного лебедя, – скорбно объявила Мими. – Эта гусыня здорово покалечилась.
– Две недели траура, – дополнила Таня. – Директор и балетмейстер ходят как в воду опущенные.
– Еще бы, для них труппа из одной Ольги состоит, нет Ольги – нет труппы.
Виолетта давно привыкла к подобным насмешкам, но сейчас ей стало неприятно. Одно дело злословить о человеке, когда ему везет, а другое – когда с ним случилось несчастье. Но может, Таня и Мими злословят просто потому, что они откровенней тебя. И что в сущности значит твоя мечта получить Ольгину роль? Разве ты не ждешь, что она заболеет, подвернет ногу, выйдет из строя?
Как у всякой звезды, у Ольги были не только почитатели, но и недруги. Властная и страшно тщеславная, она изо всех сил старалась увеличить число первых и не обращать внимания на вторых. За несколько лет ей удалось окружить себя поклонниками среди влиятельных в городе людей и подхалимами – в театре. Поговаривали даже, что один из местных руководителей – будущий муж балерины. Этой честью он был обязан не только своему солидному служебному, но и семейному положению – он был вдовец.
Сознавая, что у нее есть покровители и что она незаменима, Ольга позволяла себе своевольничать и капризничать. Но так как она была неглупа, то, капризничая, не переходила границ. Что до лагеря противников, то она не придавала значения их обидным суждениям, убежденная, что это все плохо скрытая зависть. Ей даже нравилось, что она вызывает зависть как существо особое, у которого все «самое- самое».
Может быть, не все у нее было «самое-самое», но, собранная и настойчивая, она ставила свой успех на сцене превыше всего, даже выше перспективы удачно сочетаться браком с руководящим товарищем, которого она собиралась осчастливить. Стиль ее отличался отточенностью и законченностью движений, что, по мнению ее противников, было выражением сухости и безличия, а также виртуозностью в исполнении трудных партий, что, опять же по мнению противников, было делом одной голой техники.
Не питая особых симпатий к Ольге, Виолетта не относилась к лагерю ее противников, да и вообще ни к какому лагерю. Просто она была уверена, что если Ольга чего-то и добилась, то не из любви к искусству, а из любви к своей особе, что все, что она делает, она делает из тщеславия, из желания прославиться – если не на всю страну, то хотя бы на округ.
– Танечка, – произнесла Мими, когда наконец тема Ольги была исчерпана.
Таня насторожилась: если Мими ласково обращается к тебе, значит, за этим последует какая-то просьба.
– Танечка… Танюша, ты мне не одолжишь десятку до понедельника… Нам сегодня чуть пробки не вывернули.
– До понедельника могу дать и больше. Но какой толк давать тебе больше, если Васко их все равно пропьет.
– Да ты дай, а там посмотрим…
Таня сняла сумку со спинки стула и принялась рыться в кошельке.
– Господи, что за времена… – вздохнула Мими. – До чего мы дожили с этим равноправием – мужиков содержим.
– Так для того они нам его и предоставили, чтоб мы их содержали, – пояснила Таня, доставая деньги.
– Ты что, не пойдешь с нами в кафе? – обратилась она к вставшей из-за стола Виолетте.
– Нет, я домой пойду, – отрицательно покачала головой Виолетта.
Откровенность требовала бы добавить: «Хочу хоть ненадолго остаться одной». Но, говоря откровенно, и подруга бы ответила:
– Да ты и без того вечно одна.
К сожалению, она не была одна. По крайней мере, в буквальном смысле слова. Даже сейчас, когда она выходила из столовой, за ней опять потащился этот тип – виолончелист.
Виолончелист увязался за ней в первый раз неделю назад, вечером после спектакля. Он был, пожалуй, ее лет или даже чуть моложе. Зато имел вид человека бывалого: среднего роста, широкоплечий, весь – мускулы и самоуверенность, словно он боксер, а не виолончелист. Его короткий зеленый плащ был распахнут, дабы продемонстрировать, с одной стороны, пренебрежение к осеннему холоду, а с другой, некоторый шик его костюма – темно-синий свитер с высоким воротом, слегка потертые джинсы и широкий кожаный пояс с массивной пряжкой под бронзу.
– Вы уже уходите? А я вас ждал, хотел проводить. Она пошла по вечерней улице, всем своим видом показывая, что не замечает его присутствия.