шелка. Зловещий взгляд гитлеровца остановился на хозяине дома.
— Откуда это?
— В лесу подобрал, господин офицер, — сказал Ефимов первое, что пришло ему в голову.
— Врешь, чертов карлик! — крикнул жандарм и, резко повернувшись к Наде, приказал: — Отвечай, кто приносил парашюты?
Надя, потупившись, молчала. Гестаповец выхватил руку из кармана и чем-то тяжелым наотмашь ударил девочку по лицу.
Ефимов бросился на офицера, но от сильного удара сапогом в живот упал, сильно стукнувшись головой о стенку.
И вот все трое в тюрьме в Стругах Красных. Камеры набиты до отказа. Следователь — садист. Руку в засаленной перчатке запускает в волосы Нади, приподнимает ее голову и бьет, бьет по щекам. Затем приказывает на глазах девочки истязать дядю Мишу, приговаривая:
— Смотри, смотри, может, образумишься…
В ЛАГЕРЕ СМЕРТИ
Много дней провела Надя в душном подвале. Как-то раз всех узников погрузили в вагоны. Говорили, что отправляют в Германию, но поезд вскоре остановился. «В Псков привезли», — услышала Надя чьи-то слова. Раздалась команда, и толпу погнали в концлагерь.
Первое, что бросилось Легутовой в глаза, это изможденные, как скелеты, красноармейцы, томившиеся за колючей проволокой. Ранним утром ворота лагеря открывались, и узников под конвоем угоняли на различные работы. Надя ходила на уборку гороха. Как-то во время работы к ней подошел подросток, тихо сказал:
— Настрючи в карманы гороха.
А когда возвращались домой, он опять подошел, спросил:
— Ну как?
— Набрала, — ответила Надя. — А для кого?
— В лагере много военнопленных. Их на работы не посылают. Они десятками умирают с голоду, а мы горохом стараемся их поддержать.
Надя узнала, что паренька зовут Симой. Вечером они пробрались в барак военнопленных. Один из них, обросший бородой, задрав выше колена штанину, палочкой выковыривал червей из раны.
— Перевязать же нужно, — сказала Надя.
— Нечем, — ответил красноармеец.
Сима и Надя переглянулись, раздали горох и уходя пообещали:
— Ждите нас по вечерам.
В своих бараках они рассказали обо всем, что видели у военнопленных. И у людей кое-что нашлось. На другой день ребята снесли в барак бинты, мазь и, конечно, горох.
Так продолжалось более месяца. Товарищ с больной ногой начал поправляться. Однажды он, указав на пожилого военного, сказал своим спасителям:
— Это дядя Саша. Подойдите к нему.
Три минуты шептались Сима и Надя с дядей Сашей, а ушли от него радостными… Через день, когда их гнали на полевые работы, они поотстали, и, поравнявшись с последним конвоиром, Надя тихонько сказала:
— Дядя Янис, вам привет от дяди Саши.
Янис, замедлив шаг, также тихо спросил:
— Как его здоровье?
— Сегодня лучше.
Это был пароль. Конвоир кивнул в сторону оврага. Надя быстро спустилась туда. Вскоре ее догнал Сима…
Беглянка еле держалась на ногах, когда по дороге к опалевской мельнице ее случайна встретил Мурашев. Василий Васильевич помог добраться Наде до деревни Устье, откуда на второй день она была перевезена в лес, в партизанские землянки. Девочка заболела воспалением легких, несколько дней не приходила в сознание, металась в бреду, но заботливые руки помогли ей в конце 1943 года встать на ноги.
Как-то в землянку зашел командир Синельников. Вынув из кармана какую-то бумажку, сказал:
— Слушай, Надежда. Это радиограмма из Ленинградского штаба партизанского движения. — Улыбаясь, торжественно прочел: — «Легутов Константин Прохорович, в составе войск Ленинградского фронта, в звании капитана Советской Армии, сражается с немецко-фашистскими захватчиками».
— Папка! — вскрикнула Надя и заплакала. На этот раз от радости.
Коммунистку Надежду Константиновну Смирнову (Легутову) знают на одном из ленинградских заводов как хорошего специалиста и доброго товарища. Но немногим известна страничка ее детства, когда от Нади потребовалось недюжинное мужество, чтобы сохранить верность клятве юного ленинца.
ЧЕЛОВЕК С «ПОДМОЧЕННОЙ» РЕПУТАЦИЕЙ
ЗНАКОМСТВО
Немилосердно палило солнце. Клубы пыли вились над проселками, лязгали гусеницами танки. По дорогам стремительно двигались два потока: беженцы с заплаканными, горестными лицами, а навстречу им — воинские части, которым через несколько часов предстояло вступить в бой. С воем проносились самолеты. Наверное, в сотый раз в этот жаркий июльский день зазвонил телефон в кабинете секретаря райкома. Дмитриев снял трубку.
— Иван Дмитриевич, что же происходит? — негодующе начал заведующий районным отделом народного образования. — Обстановка напряженная, а облоно присылает нам на работу черт знает кого. Сейчас у меня был какой-то Теплухин. В его трудовой книжке ясно написано: неоднократно увольнялся за пьянство. Как я могу в такое время, когда фронт рядом, принять человека с подмоченной репутацией?
— Не стоит так волноваться, — ответил Дмитриев. — В жизни всякое бывает. На работу, однако, вы его все же примите.
Утром, незадолго до этого звонка, в дверь секретаря райкома постучал худощавый человек средних лет. Стекла очков не скрывали задорного блеска его глаз. Войдя в кабинет, он поставил у двери чемодан, представился:
— Теплухин Николай Николаевич, бывший заведующий учебной частью средней школы в поселке Котлы.
— Очень рад. Садитесь поближе. Потолкуем.
Дмитриев ждал посланца Ленинградского обкома партии. Несколько дней назад секретарь обкома Бумагин сообщил, что направляет в Лугу для организации подполья коммуниста ленинского призыва Теплухина. Иван Дмитриевич рассказал будущему руководителю подполья о людях, с которыми ему предстоит работать.
— Надо торопиться, — сказал на прощание секретарь райкома, провожая Теплухина до двери. — Боюсь, что у нас с вами осталось очень мало времени. Не всегда получается все, как задумаешь. Может
