поворачивается ко мне спиной, словно опасаясь, что я по движению губ пойму, о чем он будет говорить. Верно, в нашем деле доверие должно оставаться в определенных границах.
Немного погодя мы едем дальше, быстро пересекаем все еще людные и хорошо освещенные центральные улицы и попадаем в сложный лабиринт кварталов, лежащих на пути к «моему» захолустью.
— Надеюсь, Грейс сумеет сориентироваться, — говорю я, сворачивая в узкую темную улицу. — Я сам еще не освоился как надо.
— Когда речь идет о пирушке, Грейс не растеряется. Она способна сбиться только с главного пути… С того самого, что, по-вашему, пишется с большой буквы.
Проехав метров двести по одному мрачному каньону, сворачиваем в другой. С того момента, как мы тронулись, не замечаю, чтобы кто-нибудь ехал за нами следом. Кажется, слежка в самом деле прекращена.
Вдруг ни с того ни с сего мой пассажир спрашивает:
— Какое у вас сложилось мнение о Грейс?
— Самое приятное.
— Не забывайте, что вопрос исходит не от Грейс, а от меня.
— Самое приятное, — повторяю. — Действительно, у нее немного подавленное состояние и нервы не совсем в порядке, хотя внешне она спокойна. Но, видно, иметь крепкие нервы, живя при вас, не так-то просто.
Сеймур бросает на меня быстрый взгляд и вдруг смеется хриплым смехом.
— Что вы имеете в виду?
— Вашу тираническую натуру.
— Если это так, то вы ошибаетесь. Женщины обожают тиранические натуры. Причины женской неуравновешенности значительно проще. Но что поделаешь: женщине я уделяю столько внимания, сколько она заслуживает, а не сколько ей хотелось бы.
Я не возражаю ему, поскольку в вопросах пола не столь силен, и мы какое-то время молчим, а машина тем временем лавирует в лабиринтах тесных улочек.
— Зачем вам понадобилось забираться в эту даль? — выражает удивление американец.
— Здесь намного дешевле.
— Впрочем, когда вы сняли свою новую квартиру, если это не секрет?
— В субботу.
— Значит, в субботу вы считали, что вам еще имеет смысл прикидываться скромным стипендиатом?
— Я и в этот раз не вижу надобности отвечать.
— В сущности, ваша версия насчет исследовательской работы в библиотеке в самом начале была не особенно убедительна, — продолжает Сеймур. Ему, специалисту, как видно, забавно анализировать просчеты своего коллеги.
Но я молчу, и он повторяет, чтоб меня подразнить:
— Ну, сознайтесь, Майкл, она была не очень убедительной.
— С превеликим удовольствием, но при условии, что и вы тоже кое в чем сознаетесь.
— В чем именно?
— Когда вы узнали, кто я такой?
— Как только вы сошли с поезда, — не задумываясь, отвечает мой собеседник.
— Вот поэтому моя версия показалась вам неубедительной.
— Вы правы, — кивает Уильям. — Такая неудача может постигнуть каждого.
И после непродолжительной паузы добавляет:
— У вас едва ли возникало подозрение, что эта неудача станет самой большой удачей в моей жизни.
— Вы сами видите, тут более чем скромно, — тихо говорю я, входя с гостем в мансарду и включая свет.
— А главное — не особенно чисто, — кивает Сеймур.
Задрав свой римский нос, он брезгливо вдыхает запах сырости и плесени.
— Самая отличительная черта вашего чердака — спертый воздух. Тут просто нечем дышать.
Я распахиваю окошко.
— Это несколько меняет дело, — говорит гость и сует нос в чердачное окно. — Все же я сниму пиджак.
— Чувствуйте себя как дома!
Сеймур достает из кармана сигареты, зажигалку и кладет на стол. Затем снимает пиджак и вешает на спинку старенького венского стула.
В мансарде и в самом деле очень душно, и теплый влажный воздух, проникающий через окошко, в сущности, ничего не меняет. Над городом низко нависли дождевые тучи, призрачно освещенные его мутным красноватым заревом.
Я тоже снимаю пиджак и приступаю к обязанностям хозяина, то есть распаковываю бутылки, приношу стаканы и графин воды, затем сажусь напротив гостя.
Сеймур наливает виски, столько же добавляет воды, отпивает глоток и с нескрываемой брезгливостью осматривает комнату. То ли это кислое выражение результат теплого виски, то ли реакция на убогую обстановку, трудно сказать, однако оно долго не сходит с лица гостя.
Впрочем, здешняя обстановка нисколько не лучше и не хуже, чем в любой другой запущенной мансарде: выцветшие, местами ободранные обои, потрескавшийся потолок с желтыми разводами в тех местах, где протекала крыша, дряхлая, вышедшая из употребления мебель, к тому же стойкий запах плесени.
— Как вам теперь известно, Майкл, я тоже некогда познал бедность и отлично понимаю, что некоторые люди вынуждены жить в таких норах. Но мне непонятно другое: почему в них соглашаются жить те, кто мог бы жить в иных условиях?
— Поймите, я не придаю этому особого значения. Мне не свойственно смотреть на окружающую действительность глазами эстета.
— Тут не до эстетства, речь идет об элементарной чистоплотности, — возражает американец и опять брезгливо морщит нос.
Затем он отпивает еще глоток виски — очевидно, с целью дезинфекции. Впрочем, кажется, что он даже глотка не отпил, а только пригубил. Тут я не удержался:
— Что-то больно робко вы начинаете предаваться пьянству.
— Сдержанно! — поправляет меня Сеймур. — Я не робкого десятка, но действую всегда осторожно, Майкл. Тактика или, если угодно, характер…
Перестав шарить глазами по мансарде, он останавливает взгляд на мне.
— Итак, какой же ответ?
— О чем вы?
— О том, что вы получили сегодня под вечер. Вы же не станете меня убеждать, что затеяли с моими людьми игру в прятки только ради того, чтобы опробовать мотор своей машины.
Он замолкает с явным намерением предоставить мне слово, только я, по крайней мере сейчас, не собираюсь высказываться.
— Еще в воскресенье вечером вы сообщили в Софию о моем предложении, Майкл. Это вполне понятно и нам хорошо известно. А сегодня вы получили инструкции по этому вопросу. Это нам тоже понятно и тоже известно. Так вот, я и спрашиваю, какие вам дали инструкции?
В тоне моего собеседника, внешне вполне дружелюбном, проскальзывают чуть заметные металлические нотки.
— Вы весьма вольно импровизируете, Уильям. Никаких инструкций я не получал.
— В таком случае я хочу знать ваш собственный ответ на мое предложение. Ответьте мне ясно и совершенно определенно: «да» или «нет».
— Нет.
— Значит, вам дано указание воздержаться, — кивает американец. — Тем лучше. Это возвращает нас на исходные позиции. Как будто мы начинаем все сначала. Так что ваше согласие теперь будет именно
