трудолюбии, но мы ждём от них деятельности другого рода… Впрочем, исчерпывающую информацию вы получите в отделе… — Он допил виски и взглянул на меня: — Ну, что скажете?
— Что я могу сказать? — Я сжал молитвенно руки. — Вы сами сказали, что мне даётся «шанс», и, может, только из соображений такта не сказали «последний»…
— Вы правильно поняли, — кивает шеф.
— В таком случае, что я могу сказать, кроме как поблагодарить вас… Я вижу, что вы единственный человек, который хоть сколько-нибудь мне доверяет…
— Да бросьте вы изображать из себя оскорблённую невинность, — добродушно прерывает меня Хьюберт. — Если говорить о доверии в смысле политическом, то никто, включая Главного, в вас не сомневается. А что касается другого…
Он замолкает и делает большим и указательным пальцами красноречивый жест, показывая, как пересчитывают деньги.
— Не хочу сказать, что наши люди столь безупречны, но никто не потерпит, чтобы дело приносили в жертву личным интересам… И потом, вы знаете, что кое-кто очень настроен против нас… Мы государство в государстве, однако и нам не всё дозволено, а в последнее время случаи коррупции, вызывавшие скандалы, слишком уж… участились.
Он снова начал было распаляться, но усталость, видно, уже берёт верх, потому что он замолкает, а затем произносит совсем другим тоном:
— В общем, поезжайте… Расширяйте агентурную сеть, покажите, на что вы способны, и воскреснете… Вы не всегда следуете божьим заповедям, но вы результативный работник, Томас. Так что оставайтесь и впредь таким, только будьте осторожнее.
Хьюберт берёт со стола магнитофон и поднимается, давая понять, что аудиенция окончена.
— Как Элен? — наконец догадывается он спросить и машинально нажимает кнопку магнитофона.
— Спасибо, хорошо, — отвечаю я с благодарностью в голосе под звуки приятной мелодии.
— Привет ей от меня. А вам — вот это! — И он протягивает мне маленький магнитофон. — Замечательный глушитель… и песенка чудесная… Простая искренняя мелодия, как вы… Кандид, ха-ха-ха…
Глава 2
Полёт, как всякий долгий полёт в самолёте, мучителен. Однако я человек терпеливый и в подобных случаях всегда говорю себе, что лучше дольше помучиться, чем погибнуть в авиакатастрофе.
Элен по обыкновению заняла место у окна, что даёт ей возможность повернуться ко мне спиной. Наглядевшись досыта на серую равнину облаков, над которой мы летим, она вытягивается в кресле и закрывает глаза, ещё раз давая понять, что хочет абстрагироваться от моего присутствия. Впрочем, я и не думаю ей навязываться, правила игры в наших отношениях давно установлены и будут соблюдаться до конца, то есть до того момента, когда одному из нас надоест играть в супружескую пару.
Я позволяю своей электронно-вычислительной машине отдохнуть от перегрузок последних дней и лениво просматриваю утренний выпуск «Нью-Йорк таймс», но вдруг ловлю себя на том, что взгляд мой останавливается не на статье о торговле наркотиками, а на бёдрах жены, приоткрывшихся, пока она спит или притворяется, что спит.
У неё и впрямь стройные, округлые бёдра. Но внезапное открытие, что именно эти бёдра, принадлежащие моей собственной жене, после трёх лет супружества могут ещё привлекать меня, вызывает у меня глухое раздражение.
«Моя собственная жена» — сильно сказано. В сущности, все эти годы она остаётся для меня едва ли не чужой женой, и, вероятно, поэтому я и желаю её как чужую жену. Наши интимные отношения ограничиваются тем, что она без стеснения раздевается и одевается на моих глазах и иногда, за неимением лучшего, пускает меня к себе в постель. Но даже в эти минуты она держится так, словно в любую минуту может сказать: «Хватит, ты мне надоел, уходи!»
Весь наш брак — это притворство, игра. И хуже всего то, что в этой игре у меня роль слабого. Я, разумеется, не настолько глуп, чтобы выдавать свою слабость и показывать, что я особенно ценю её женские достоинства, но как ни скрывай, а женщины всё равно чувствуют это. Кроме того, в наших отношениях физическое влечение — момент второстепенный, и Элен прекрасно знает, что если она меня чем-то и подчинила себе, то совсем не бёдрами и царственно-прекрасным лицом, а гораздо более существенным: деньгами.
Эта самая Элен, которая взяла себе в привычку держаться с видом сестры английской королевы, на самом деле — дочь обыкновенного лавочника, правда, преуспевающего и разбогатевшего, способного небрежным жестом вручить дочери в качестве свадебного подарка чековую книжку на каких-то двести тысяч долларов.
Я познакомился с этой женщиной на одном из тех шумных приёмов, где не понятно, кто пришёл по приглашению, а кто без него, и где мне надо было наладить контакт с человеком, нужным мне с точки зрения моих профессиональных интересов. Поскольку установление контакта не заняло много времени, а настроение у меня было отличное, и к тому же мне нечего было делать, я решил, против обыкновения, выпить побольше за счёт устроителей приёма, и именно среди гостей, толпившихся у стола с напитками, кто-то познакомил меня с этой самой Элен, мы разговорились и выпили по несколько рюмочек, а потом решили, что можно пить и без этой толчеи, и отправились в более спокойное место, в один довольно известный ресторан, а оттуда часа через два переместились в ещё более спокойное место, сиречь, в мою квартиру.
У Элен, конечно, были и другие подобные встречи, и у меня они тоже были, так что оба мы посчитали бы эту ночь одним из очередных приключений, если бы не случайно вырвавшаяся у Элен и привлёкшая моё внимание фраза: отец Элен был «безобразно богат».
Были ли сказаны эти слова среди пьяной болтовни или это был продуманный ход, мне до сих пор не ясно. Так или иначе, но уже той ночью я решил, что надо не прерывать связь и изучить досье своей партнёрши, для чего не потребовалось особых усилий с моей стороны. Элен оказалась женщиной честной, по крайней мере, в том, что относилось к её «безобразно богатому» отцу. У неё давно уже наступил брачный возраст, но перспектива брака как-то не открывалась; может быть, самцы, которые встречались ей в среде торговцев, окружавших её родителей, не привлекали её, а может, и сами они не проявляли особого стремления связать себя с особой, известной своими весьма свободными взглядами на секс.
И вот на узком «торгашеском» горизонте для Элен появился новый объект, самец средних лет и с очень средними доходами, но не лишённый какого-то обаяния, во всяком случае в том, что касается профессии. Стоит ли говорить, что профессия дипломата излучает манящий свет для бабочек мещанского сословия. Коктейли, приёмы, гала-концерты, поездки за границу — всё это чудесная сцена для демонстрации новых причёсок и туалетов, а для чего женщине шить новые туалеты, если их негде показывать. Так что в конечном счёте новый объект, несмотря на свою относительную посредственность, был избран мишенью, и брак был заключён.
Это событие произошло когда я работал в Чили, а познакомились мы когда я приезжал в отпуск. Поскольку мои финансовые возможности были ограничены, я обещал Элен в качестве свадебного подарка скорый переезд из Чили в Париж. Конечно, это было пустое обещание, и, конечно же, оно не было выполнено, и, когда, наконец, меня решили послать в другую страну, это оказалось не в Европе, а в Африке.
Так что Элен осталась, что называется, с носом и если и сопроводила меня до места назначения, то только потому, что этого требовали правила приличия. В общем, она почти совсем не жила со мной, а проводила большую часть времени в Найроби, куда улетала на самолёте «денька на два», живя там неделями и предаваясь развлечениям светской жизни, а может, и чему-нибудь иному.
Но если уж говорить о том, кто остался с носом, то это, скорее, я. Не только потому, что Элен считала двести тысяч долларов своим неприкосновенным капиталом, но и потому, что располагала большей частью моей зарплаты да и мной самим, не церемонясь и не думая о том, что она мне что-то должна, ну хотя бы
