сделала, выехав наконец-то на природу.
Лидди постучала в мою дверь, когда я одевалась к обеду. Она еще не пришла в себя, но, как мне кажется, больше думала о разбитом зеркале и о том, что это плохая примета, чем о чем-либо другом. Она — что-то держала в руке, затем осторожно положила эту вещь на туалетный столик.
— Нашла в бельевой корзине. Должно быть, это принадлежит мистеру Хэлси, но как она могла попасть туда?
Это была половина запонки уникальной формы, и я внимательно на нее посмотрела.
— Где ты нашла ее? В самом низу корзины?
— Нет, на самом верху, — ответила Лидди. — Хорошо, что она не выпала, когда перетаскивали корзину.
Когда Лидди ушла, я взяла запонку и поднесла к глазам, чтобы получше разглядеть. Я никогда не видела ее у Хэлси. Запонка итальянской работы: на перламутре с помощью тонюсеньких проволочек укреплены малюсенькие жемчужины, в центре которых располагался маленький рубин. Была она довольно оригинальна, но самое интересное было то, что Лидди нашла ее именно в той корзине, которая загораживала проход на лестничной площадке.
В этот вечер экономка Армстронгов, молодая хорошенькая женщина, заняла место миссис Ролстон, и я очень обрадовалась. Она выглядела так, будто могла заменить десяток таких, как Лидди. Глаза у нее были черные и очень живые, подбородок упрямый. Звали ее Энн Уотсон. В этот день я впервые как следует пообедала.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Мы обедали в комнате для завтраков. Огромная столовая почему-то наводила на меня тоску. Томас, который весь день был в довольно хорошем настроении, с заходом солнца погрустнел. Он постоянно заглядывал в углы комнаты, которые при свечах, горевших на столе, оставались в тени. В общем, обед прошел не очень весело.
Затем я пошла в гостиную. Дети должны были приехать не раньше чем через три часа. И я собралась вязать, поскольку привезла с собою около двух дюжин пар подошв для тапочек разных размеров — я всегда посылаю в дом престарелых на Рождество вязаные тапочки, — и решительно стала подбирать нитки, чтобы не думать о предыдущей ночи. Но я никак не могла сосредоточиться. Через полчаса, заметив, что вместо светло-зеленых ниток стала вязать голубыми, я бросила это занятие.
Взяв с собой половину запонки, я отправилась в буфетную. Томас начищал столовое серебро. В комнате сильно пахло табаком. Я вдохнула воздух и огляделась. Трубки нигде не было.
— Томас, вы сейчас курили?
— Нет, мэм, — ответил он. Он был сама обиженная невинность. — Это запах от моего пиджака. В клубе джентльмены…
Томас не закончил свою речь. В буфетной запахло горящей тканью. Томас схватился за пиджак, подбежал к раковине, налил стакан воды и очень аккуратно вылил ее в правый карман.
— Томас, — сказала я, когда он смущенно вытирал пол, — курение — это ужасная и вредная привычка. Но если вы курите, то курите открыто и не прячьте зажженную трубку в карман пиджака. Вы принадлежи те себе самому, и если хотите сгореть, это ваше дело. Но дом не мой, и я не хочу, чтобы он тоже сгорел… Вы когда-нибудь видели эту запонку?
Нет, он никогда не видел такой запонки, но взгляд его был какой-то странный.
— Нашла ее в холле, — сказала я безразличным тоном. Глаза старика под мохнатыми бровями хитро смотрели на меня.
— Здесь происходит что-то странное, мисс Иннес, — он покачал головой. — Обязательно что-то случится. Вы не заметили, что большие часы в холле остановились?
— Глупости. Часы всегда останавливаются, если их не заводят, не так ли?
— Они заведены. И все же остановились вчера ночью в три часа, — торжественно ответил он. — Более того, эти часы ни разу не останавливались с тех пор, как умерла первая жена мистера Армстронга. И это еще не все. Нет, мэм. Прошлые три ночи я спал здесь. И когда выключили электричество, мне был подан знак. Моя лампа была полна керосина, но она все время гасла, что бы я ни делал. Как только я закрывал глаза, лампа гасла. А это знак смерти. В Библии говорится: пусть свет всегда горит! И когда невидимая рука гасит свет, это признак смерти. Точно!
Старик говорил убежденно. По спине у меня пробежали мурашки. Он продолжал что-то бормотать себе под нос, и я ушла. Позже услышала, что в буфетной что-то разбилось. Лидди сообщила, что Бьюла, моя черная как смоль кошка, выпрыгнула откуда-то как раз тогда, когда Томас держал в руках поднос с посудой. Для него это было уж слишком. И он уронил поднос.
Шум мотора автомобиля, поднимавшегося в гору, стал для меня музыкой, а когда я увидела Гертруду и Хэлси, то подумала, что мои неприятности закончились. Гертруда стояла в холле и улыбалась. Шляпка ее сползла набок, волосы под розовой вуалью растрепались, но все равно выглядела она прекрасно. Гертруда очень хорошенькая, и никакие шляпки не могут испортить ее внешности. Я совсем не удивилась, когда Хэлси представил мне молодого человека приятной внешности, который кланялся мне, но смотрел на Труд — это странное имя Гертруда привезла к нам из школы.
— Я привез гостя, тетя Рэй, — сказал он. — Прошу его любить и жаловать в этот уик-энд. Позволь мне представить Джона Бейли, но называй его, пожалуйста, Джек. Через двенадцать часов он будет называть тебя тетей. Я его знаю.
Мы пожали друг другу руки, и я получила возможность рассмотреть мистера Бейли. Это был высокий парень лет тридцати с маленькими усиками. И я еще подумала: зачем он носит усы? У него красивый рот. И когда он улыбнулся, то показал белые ровные зубы. Никогда не знаешь, почему некоторым мужчинам нравится, чтобы их верхняя губа была покрыта волосами, которые лезут в тарелку, когда они едят, и почему некоторые женщины накручивают свои волосы на какие-то ужасные проволочки. В остальном он был очень приятным на вид, крепкого сложения, загорелый, смотрел прямо в глаза, что мне всегда нравится. Я так подробно рассказываю о мистере Бейли, потому что во всей этой истории он играл важную роль.
Гертруда устала с дороги и рано отправилась спать. Я решила ничего им не говорить, подождать до следующего утра, а потом рассказать о наших приключениях как можно более непринужденно. А в общем- то, что произошло? Кто-то смотрел на нас через стекло, что-то свалилось ночью, несколько царапин на ступенях лестницы и сломанная запонка! Что же касается Томаса и его рассуждений, то он был излишне суеверен.
Это была суббота. Мужчины отправились в бильярдную, я поднималась по лестнице и слышала, как они там беседовали и гоняли шары. Кажется, Хэлси остановился у клуба, чтобы заправить машину, и среди прочих гостей, которые приезжают туда на воскресенье, встретил там Джона Бейли. Бейли нетрудно было убедить — возможно, Гертруда знала, почему, — и они привезли его к нам. Я подняла Лидди, чтобы она приготовила им что-нибудь поесть. Томас был далеко, в своем домике для садовника, и я не стала придавать значения ее страхам и нежеланию идти на кухню. Потом я легла спать. Мужчины все еще находились в бильярдной, когда я задремала. Последнее, что помню, был вой собаки возле дома. Она выла и выла не переставая, то громче, то тише.
В три часа ночи меня разбудил выстрел. Казалось, стреляли за моей дверью. На какой-то момент я остолбенела. Потом услышала, как Гертруда вскочила с кровати. И тут же она открыла дверь, соединяющую две наши комнаты.
— О, тетя Рэй! Тетя Рэй! — закричала она в истерике. — Кого-то убили! Убили!
— Это воры, — сказала я. — Слава Богу, в доме есть мужчины. — Я надела халат и тапочки, а Гертруда в это время дрожащими руками зажигала лампу. Потом мы отворили дверь в коридор. На верхней площадке лестницы собрались горничные, бледные и дрожащие. Среди них была Лидди. Они смотрели вниз. Они приветствовали меня тихим повизгиванием и вопросами. Я постаралась их успокоить. Гертруда села на стул, она вся дрожала.
Я прошла по коридору к комнате Хэлси и постучала в дверь. Дверь была не заперта, я приоткрыла ее
