— Они еще очень нужны, — ответила я и рассказала об Элизе и ее привидении.
Он сразу же попросил показать ему окно, а уже потом поговорил с Элизой. Я переводила, как могла. Но только когда инспектор уже стоял в холле и собирался уходить, он спросил, не подозреваю ли я кого- нибудь из слуг.
— Вы же знаете, их можно подкупить. Уверены, что все их страхи не фальшивка?
— Инспектор, женщин я чуть не сама развожу по комнатам на ночь. Джозеф внешне держится хорошо, но я заметила, что он начал закрывать ставни еще засветло. По вечерам я боюсь неожиданно заходить в его буфетную — он может выстрелить.
— Все еще утверждает, что на него напали?
— Он в этом уверен.
Я вышла с ним из дома на дорожку. Стояла теплая весенняя ночь, небо полно звезд. Он остановился и поднял голову.
— Хорошо! Люблю звезды… И вообще природу. А занимаюсь такими делами!
Но уже через секунду начал советовать мне немедленно возвращаться в дом:
— Преступником может быть и Джим Блейк, и кто-то еще. Тогда он на свободе, и приятного в этом мало, мисс Белл. Он умеет оценивать ситуацию быстрее полиции, видит все нюансы и все предвидит. У него опасный ум, мисс Белл. Он готов идти до конца. Такой ум бывает у крупных бизнесменов, у профессиональных игроков, у некоторых маклеров на бирже.
Он подождал, пока я вошла в дом, и только потом ушел совсем.
То был вечер двадцать седьмого мая, который я наверняка буду помнить еще очень и очень долго.
В половине десятого пришли Джуди и Дик. Кэтрин ясно дала понять Дику, что в доме на Пайн-стрит ему делать нечего, и они с Джуди периодически встречались в моей библиотеке. Я обычно вежливо уходила, но думаю, что даже Кэтрин посчитала бы эти встречи достаточно безобидными. В голове у них были только преступления. В один такой незабываемый вечер Дик все-таки опустился на руках в вентиляционную шахту и доказал, что там можно как-то опереться ногой на краешек железного бруса. Но вылезти оттуда оказалось совсем нелегко. Когда, наконец, Дик, тяжело дыша, перекинул ноги через край, мы с Джуди уже совсем выбились из сил.
— Да, — заявил в итоге Дик, — если Джим Блейк вылез отсюда сам, то он даже больше мужчина, чем я или Редьярд Киплинг.
Но в тот вечер они явились уже достаточно возбужденные.
Откуда-то из своего укрытия в тот день ненадолго появился Амос, успел встретиться с Диком и рассказать ему некоторые подробности, не дошедшие до большого жюри.
Говорил Дик, а Джуди на него смотрела.
— Во-первых, вы верите в виновность Джима Блейка?
— Хорошо, мы тоже. Но кое-что сейчас заставит вас задуматься. На следующий день после убийства Амос зашел в комнату Джима Блейка и увидел на его одежде следы крови, а платок его был вообще весь перепачкан. Он спросил, в чем дело, и Джим ответил, что накануне вечером порезал руку. Рука у него была действительно порезана и забинтована. Амос это потом сам видел. Он, конечно, мог специально порезаться, чтобы объяснить наличие крови, но мы в это не верим. Амос прячется, потому что не хочет объяснять все это в суде. Он, как мог, почистил одежду, а позже, когда отдавал белье в стирку, заметил, что Джим платок выстирал.
Но есть еще кое-что. На следующий день после исчезновения Сары, около полудня, но уже после того, как вы ему позвонили, Джим Блейк вылез из постели, оделся во что-то старое и ушел из дома. Тогда шел дождь, и он вернулся весь промокший и в грязных туфлях.
Согласен, это выглядит странно. Думаю, он уходил поискать что-то на склоне, но что? Либо он Сару убил и боялся, что что-нибудь там потерял, либо знал, что там что-то произошло.
Он там накануне был. Что-то или кого-то видел, но не говорит ничего. Почему?
Что уж такое он сделал? Почему спокойно держал трость с клинком в доме до того, как нашли тело Сары, и только потом убрал ее в шкаф? Глупо же это!
А почему он все время лежал в постели? Чувствовал вину? Если да, то нормально было бы, наоборот, вести себя как всегда, будто ничего не случилось. А он, как ребенок, укладывается в постель. Что заставило его это сделать, если исключить вину или страх? У него было какое-то потрясение. Он либо наткнулся на тело, либо на убийцу возле тела. Если бы он увидел только тело, то наверняка сообщил бы в полицию. А если он видел убийцу…
Джуди повернулась ко мне.
— Дик считает, — терпеливо разъяснила она, — что дядя Джим кого-то в ту ночь на склоне видел и узнал. И что он либо боится говорить, кто это был, либо… у него есть какие-то другие причины.
— Чтобы молчать?
— Да, молчать.
— Настолько серьезные причины, что он готов пойти ради них на электрический стул? Это смешно.
— Нет, если он действительно узнал кого-то там, на склоне, или, может быть, в другом месте.
Тут я заметила, что Дик и Джуди опять как бы обменялись мыслями. Именно так, почти без слов, что меня всегда раздражало. Она взглянула на него, он поймал этот взгляд и сделал рукой жест, обозначающий одновременно и отрицание и поддержку.
— Ну и кто это мог быть? — осведомился я. — Ведь не Уолли. Это доказано.
Джуди подняла на меня глаза, и я поразилась неимоверной печали ее взгляда.
— Дик полагает, что этим человеком мог быть отец.
Я их не осуждаю, бедных молодых фантазеров.
Когда я потом обдумывала весь разговор, то убедилась, что они имели основание так думать. Действительно, на следующий день после смерти Сары Джим спрашивал о Говарде, который, если не ошибаюсь, в нашем городе не был уже довольно давно. А потом Джим жег свои бумаги, как если бы наводил справки и получал ответы в письменном виде.
И потом сама ситуация: Говард пишет новое завещание, которое не только сохраняется в тайне от его семьи, но еще и содержит пункт о секретном фонде. У Говарда могли быть какие-то личные мотивы для того, чтобы любыми средствами держать Кэтрин в полном неведении. Но потом, не в силах вынести мук совести или разговора с Джимом той ночью, он мог попытаться спастись самоубийством.
Однако в тот момент я была потрясена так сильно, что Джуди даже предложила мне шерри.
— Понимаю, — тихо сказала она. — Со мной происходит то же самое. Но если дядя Джим невиновен, то он не должен быть осужден. А если сейчас промедлить, то его осудят и… казнят.
Кое-что можно было сделать немедленно, причем внешне довольно простое. Мы втроем должны были попробовать пойти по тропинке в парк и провести эксперимент: узнать друг друга в темноте.
— Ночь примерно такая же, — объяснил Дик. — Звезды есть, луны нет. Вы вдвоем пойдете на то место, где стоял дядя Джим (я все же смогла заметить, что он сказал «дядя Джим»), а я пойду наперерез по склону. Вы мне скажете, когда сможете различить, что это я.
Мы так и сделали. В нашей части парка обычно мало кто гулял, и мы никого не встретили. Дик почти сразу же пошел напрямик. Некоторое время было слышно, как он пробирается сквозь кусты. Мы уже вышли на улицу и направились к началу тропинки, а потом по ней к спуску.
На середине склона Джуди остановилась и закурила сигарету. До этого она не произнесла ни слова, что для нее было довольно необычно. Правда, при свете спички мне показалось, что она плачет.
— Глупая затея, — наконец произнесла она. — Мы все сошли с ума. Какого дьявола он не идет?
Дика действительно что-то долго не было. Джуди села и обняла руками колени.
— Светлее, чем я думала. Тебя, Элизабет Джейн, я вижу очень хорошо. Лампа с улицы светит.
Мы безуспешно всматривались в темноту, и наконец Джуди встала.
— Я лучше пойду. Он, наверное, куда-то свалился.
У меня уже тогда возникло нехорошее предчувствие. Тишина действовала на нервы. Жаль, что мы не догадались взять собак. Джуди пошла вперед, едва видимая в своем черном платье. Я кое-как поспевала за ней. Так мы прошли около двухсот футов вниз по крутому склону.
