Во времена первых императоров церкви приходилось проповедовать свое учение весьма смешанному обществу. Благодаря этому такой важной стала задача четкого определения и разграничения понятий, так насущна и ежечасна проблема ереси. Нет нужды повторять, что это общество обожало споры и упивалось анализом тончайших расхождений, что формальные определения представляли необозримый простор для разногласий, что решения первых церковных советов должны были действовать во всем мире, а тех, кто им не подчинялся, объявляли еретиками. То, что при этом отсекались большие христианские общины, ни в коей мере не останавливало тех, чьи взгляды не совпадали с их взглядами, и кто ушел от простоты веры, которой учил Христос.
Армяне, принявшие христианство около 280 года, и грузины, обращенные в эту веру в начале IV века, в церковных диспутах не участвовали, потому что их земли лежали за пределами империи. Главными актерами этой драмы были епископы Италии, Египта, Сирии и византийских территорий, а их противниками были патриархи Рима, Александрии, Антиохии и Константинополя.
Церковные соборы по ересям
Первый такой собор собрался в 325 году в Никее, чтобы обсудить арианскую ересь. Арий, влиятельный и образованный вероучитель, утверждал, что если Отец породил Сына, то, значит, было время, когда этого Сына не существовало, а потому он помещал Сына ниже Отца по положению. Его учение приобрело много сторонников, но также яростных противников. На соборе пришли к согласию, что Отец и Сын подобны по природе своей, и для выражения их относительного положения в святой иерархии было принято определение «единосущи». Учение Ария заклеймили, а сам он был объявлен еретиком. Однако ересь эта продержалась по крайней мере до дней Юстиниана, и некоторые из великолепных церквей Равенны были воздвигнуты арианами, в частности баптистерий, до сих пор носящий это имя.
Использование слова «гомоусиос» – «единосущи» – было и далее санкционировано Вторым собором, состоявшимся в Константинополе в 381 году, когда и было окончательно принято кредо, известное нам теперь как никейский символ веры, потому что впервые оно было провозглашено в Никее в 325 году. На Никейском соборе было определено и положение константинопольского патриарха: ведь сам город объявили вторым после Рима. Возвышение Константинополя выше Антиохии и Александрии совсем не обрадовало тамошних священнослужителей. Не исключено, что в какой-то степени именно это способствовало в дальнейшем распространению в Египте монофизитской ереси.
Третий собор, состоявшийся в 431 году в Эфесе, был посвящен главным образом дискуссиям с несторианами. Согласно учению Нестория, главы антиохийской школы, особо важное, первоочередное значение придавали человеческой природе Христа. Ему возражала александрийская школа, которая рассматривала Христа как воплощение Логоса и настаивала на преобладании в нем божественного начала. Победила точка зрения александрийцев, и Несторий был объявлен еретиком, несмотря на то что его поддерживал император. Результатом стало отделение большой части церкви на Востоке, которая впоследствии простерла свое влияние вплоть до Китая и в какой-то момент чуть не охватила Монгольскую империю.
Четвертый собор был созван в Халкидоне в 451 году. И вновь основные споры шли о двойной природе личности Христа (человеческой и божественной). Наконец, пришли к согласию считать их едиными без взаимопоглощения, без смешения, без разделения и дробления. Были осуждены и несториане и монофизиты, потому что последние приписывали Христу обладание природой единой, божественной и человеческой одновременно. Результатом решений этого собора стало отделение египетской церкви, которая впоследствии утвердилась как совершенно отдельная Коптская ветвь.
Пятый собор собрался в Константинополе в 553 году. Его созвал Юстиниан скорее с политической, а не с богословской целью. Он попытался прийти к решению, которое объединило бы ортодоксальный центр, монофизический юг и несторианский восток. Соглашение было достигнуто лишь в осуждении некоторых писаний, но разные мнения теологов оказалось невозможным примирить, невзирая на давление императора. В конце концов была принята христианская доктрина в формулировке Халкидонского собора. Ее признали церкви Константинополя и Рима, а также их многочисленные сторонники. Это был последний из основополагающих соборов, когда обсуждалась сущность концепции Христа. Однако ереси продолжали противиться и дальше. Например, монофелиты утверждали, что божественная и человеческая сущности Христа объединены в единую волю. Казалось бы, это являлось неким компромиссом между догматами Халкидонского собора и монофизитской ересью. Но Шестой собор в 680 году в Константинополе осудил его, хотя приверженцы этого учения до сих пор проживают в Сирии. Они известны как марониты.
Седьмой собор, состоявшийся в 751 году в Никее, занялся проблемой иконоборчества. Его решения то подтверждались, то отменялись серией последующих синодов вплоть до окончательного возврата к иконопочитанию в 843 году.
Многочисленные соборы, которые собирались в ранние века существования Константинополя, демонстрировали широкое разнообразие богословских взглядов и имели целью определить суть христианской доктрины. И хотя к правлению Юстиниана основные принципы были сформулированы и провозглашены, разногласия по мелким вопросам продолжались вплоть до IX столетия. Тогда, 29 марта 868 года, в соборе Святой Софии Фотий прочел свою знаменитую проповедь в присутствии императоров Михаила III и Василия I, в которой он объявил о приеме в лоно истинно ортодоксальной церкви группы раскаявшихся сектантов, кватро-дециманов (четырнадцатидесятников). Эта секта праздновала Пасху, подобно иудеям, 14 ниссана, первого весеннего месяца, на какой бы день недели это число ни падало. Количество членов этой секты, вкупе с арианами, саббатеями, македонянами, новоцианами и аполлинарианами, было очень велико. При возвращении к ортодоксальности их нужно было не крестить заново, а лишь помазать святым елеем. Время от времени делались попытки их искоренить, но меры против них никогда не достигали той жестокости, с которой уничтожали павликиан, секту, враждебную любым церковным учреждениям, просуществовавшую до Х века, когда она появилась в Болгарии, переродившись в богомильскую ересь.
Самых рьяных приверженцев различные секты находили среди обитателей Малой Азии, поэтому неудивительно, что, когда в VIII веке возникло течение иконоборцев, там тут же объявилось много его сторонников. Восточные народы искали веры простой и ясной, с четкими правилами. (Возможно, это является одной из причин того, почему ислам нашел такой быстрый отклик в Сирии и Палестине.) Многословные дефиниции соборов и сложная изощренная обрядность византийской церкви были чужды их взглядам, хотя приморские греки упивались ими. Если древние греки были, по определению Аристотеля, животными политическими, то византийских греков с этой же точностью можно назвать церковными животными.
Как глубоко проник в души людей этот подход, хорошо видно по отношению византийцев к императорам. В какой-то степени у них сохранялось традиционное древнеримское представление о том, что император – властитель выше закона. И в то же время он воспринимался как вице-регент, наместник Христа на земле. В зале заседаний Государственного совета стоял трон с постоянно раскрытым Евангелием. Прямо над императорским троном находилась мозаика с изображением Христа и надписью: «Царь во Христе», как бы постоянно напоминавшей, что Христос является истинным владыкой государства. Император избирался не как наследный правитель, а как вольный избранник армии и сената с одобрения народа. (Только во времена македонской династии установился принцип передачи трона по наследству.) Новый император становился правителем только после этого одобрения, а коронационная служба всего лишь скрепляла церковной печатью уже свершившийся факт. С одной стороны, император был почти божественным, с другой – он назначался народом. Ему надлежало блюсти высочайшие принципы поведения. Он обязан был быть сдержанным и умеренным в желаниях, чутким и благодетельным. Он должен был скрупулезно соблюдать законы… и мог быть отлучен от церкви. Но также признавалось, что он человек со своими слабостями, и поэтому, а также по милосердию Божьему, его прегрешения, часто чрезмерные, следовало прощать. Однако поддержка народа полагалась не его персоне, но его званию и Божьему его одобрению. Так что население было верно ему, лишь пока эти два условия совпадали. С того момента, как его должность переходила к другому, верность автоматически переходила за нею вслед. Слова «Король умер, да здравствует король!» буквально отражали византийскую ситуацию, пусть даже трон был захвачен самым нечестным способом. Чтобы правильно понимать историю Византии, следует всегда помнить об их своеобразном подходе к императорской власти.
На протяжении всей византийской истории человеческие слабости принимались с готовностью и
