Вначале вид Парижа внушал победителям только отвращение: тянулось Сен-Мартенское предместье — один из грязнейших рабочих кварталов старого Парижа. Дома здесь были старинные, закоптелые, с облупившейся штукатуркой, улицы — тесные и вонючие, под ногами чавкала грязь, перемешанная с помоями и падалью. В глазах толпившихся здесь людей (блузники с женами, нахальные мальчишки) читалось враждебное отчуждение, несколько смягченное любопытством. Повсюду раздавался лишь один вопрос: где император Александр? Один из русских офицеров, ехавший с лейб-казаками впереди царя, автоматически отвечал: 'Белая лошадь, белый султан'. Стоило вдали показаться генералу на белой лошади, толпа начинала вопить: 'Вот он! Вот он!' Здесь любопытство, однако, не перерастало в симпатию и энтузиазм. Кое-где в толпе даже мелькали плакаты с призывом к сопротивлению и слышались возгласы: 'Да здравствует император Наполеон!' (В течение всего прошедшего дня простой люд Парижа требовал от правительства оружия, чтобы защищать город, но так и не получил его.)
Со вступлением на северный бульвар все вокруг приобрело праздничный вид. По обеим сторонам улицы потянулись дома, один роскошнее другого. 'При всех почти домах находятся богатые лавки с различными товарами, — пишет очевидец. — Серебряные и галантерейные ряды блестят на каждой улице. Художники и разного рода промышленники означаются бесчисленными вывесками, пестреющими на всех домах. Все улицы… вымощены камнем'. За неимением роялистских флагов из окон свешивались белые скатерти, женщины с балконов махали белыми платками — повязки на рукавах союзников и тут ввели в заблуждение парижан. Нарядные зрители заполнили улицы. Все женщины, как мещанки, так и аристократки, держали себя одинаково свободно, даже вызывающе, теснились вперед и увлекали за собой мужчин.
Изменилось и настроение толпы. Уже в начале бульвара навстречу союзникам выехала странная процессия — кавалькада щеголей из самых знатных фамилий, на богато убранных лошадях, одетые все как один в черные фраки с белой повязкой на правом рукаве и белые перчатки. Это была политическая демонстрация в пользу Бурбонов, устроенная Талейраном. Молодые люди подъехали к свите государей и втерлись в нее с непринужденным изяществом светских людей. Они осыпали любезностями союзных офицеров и ругали Наполеона.
Остальная публика ликовала. На союзников сыпались цветы и белые ленты. Вообще, отличное владение русских офицеров французским языком приводило к тому, что их вначале принимали за соотечественников-эмигрантов.
Александр кричал в обе стороны:
— Я не являюсь врагом! Я приношу мир и торговлю!
— Да здравствует мир! — неслось в ответ. — Мы давно ждали прибытия вашего величества!
— Я пришел бы к вам раньше, но меня задержала храбрость ваших войск, — с любезной улыбкой отвечал царь. Им вновь владело только одно желание нравиться, пишет французский историк Тьер, 'и никому не хотел он так нравиться, как этим французам, которые побеждали его столько раз, которых он победил наконец в свою очередь и одобрения которых он добивался с такой страстностью. Победить великодушием этот великодушный народ — вот к чему он стремился в эту минуту больше всего. Благородная слабость — если только это была слабость'.
Сотни людей теснились вокруг Александра, целовали его коня, стремена, ботфорты. Женщины и тут подавали пример, хватаясь за его шпоры и даже за хвост его лошади. Царь все терпел, все дозволял. Среди страшной давки какой-то портной сумел подать ему свое прошение; Александр принял бумагу с милостивой улыбкой. Сразу, как по команде, со всех сторон к нему потянулись руки с адресами, прошениями… Вскоре Александр оказался не в состоянии принимать их и поручил это одному из адъютантов.
Был момент, когда какой-то молодой человек, находившийся в толпе рядом с царем, внезапно поднял над головами ружье. Михайловский-Данилевский ринулся на него, сшиб с ног, вырвал оружие и, схватив за шиворот, стал звать жандармов. Возникла сумятица. Парижане, не менее русских изумленные появлением в своих рядах вооруженного человека, растерянно повторяли: 'Он пьян'. Александр, раздосадованный этим неприятным инцидентом, настойчиво повторял:
— Оставь его, Данилевский, оставь его!
Наконец Михайловский-Данилевский разжал руку. Молодой человек скрылся в толпе. Его намерения так и остались невыясненными.
Достигнув Елисейских полей, Александр и Фридрих Вильгельм остановились, пропуская мимо себя войска. Вся громадная площадь и все примыкающие к ней улицы были переполнены народом. Парижанки просились в седла к офицерам, чтобы лучше видеть государей. Очень скоро десятки элегантно одетых дам продефилировали мимо Александра верхом вместе со всадниками. Царь, смеясь, указал на них Шварценбергу.
— Лишь бы только не похитили этих сабинянок! — лукаво ответствовал старый ловелас.
Даже Евгений Вюртембергский вынужден был уступить напору одной хорошенькой мадемуазели.
— Молодой господин, возьмите меня в седло, я умираю от любопытства, — умоляла она.
— Мадемуазель! — строго возразил принц. — Я состою на службе.
— А что это значит?
— А то, что мне предстоит сейчас стать во главе отряда и обнажить шпагу.
— О! В таком случае я буду держать ее вам.
— Вы слишком любезны, мадемуазель, — смягчился Евгений. — Могу я узнать ваше имя?
— Меня зовут Луиза. Отец мой торгует сукнами. Он будет крайне рад видеть вас у себя.
Этот довод сразил принца, и он подхватил девушку в седло.
Другая особа столь же напористо атаковала другого немецкого принца:
— Ах, какая прелестная лошадь!
— Мадемуазель, вы, кажется, более обращаете внимание на росинанта, нежели на самого рыцаря? — с шутливой обидой спросил его высочество.
— Ах, месье, — был ответ, — вы действительно очень красивый молодец, но красивые мужчины не так редки в Париже, как красивая лошадь.
Еще одна парижанка добралась почти до самих государей. Сгорая от любопытства узнать, кто есть кто в этой блестящей толпе, она обратилась к толстяку генералу, покрытому звездами и орденами:
— Месье! Не могли бы вы показать мне короля Прусского?
— Не угодно ли вам взглянуть налево, на моего соседа?
— А Блюхер?
— Его нет здесь.
— А Веллингтон?
— Он пока еще сражается.
— А Шварценберг?
— Он имеет честь говорить с вами.
— Ах, Боже мой, князь, как я счастлива познакомиться с таким знаменитым человеком! Теперь я не сомневаюсь, что он несет на своих плечах всю Европу.
Прохождение войск мимо государей длилось до пяти часов пополудни. Затем Александр хотел ехать в Елисейский дворец, выбранный им для своего местопребывания в Париже, но тут ему доложили, что дворец, по слухам, минирован. Тогда Талейран предложил царю остановиться у него, и Александр с немногими адъютантами пешком направился на Сен-Флорентинскую улицу. (Позже предполагали, что слух о минировании Елисейского дворца пустил сам Талейран — чтобы иметь Александра всегда 'под рукой' и не допустить на него посторонних влияний.)
В доме Талейрана царя уже ожидали граф Нессельроде, генерал на русской службе корсиканец Поццо ди Борго и обычные гости вице-электора: Дальберг, аббат де Прадт, финансист барон Луи и генерал Дессоль. Александр поговорил с гостями и прошел в кабинет хозяина. Спустя полчаса приехали король Прусский, Шварценберг и князь Лихтенштейн. Талейран проводил их в кабинет вместе с Нессельроде и Поццо ди Борго и попросил дозволения пригласить 'своего единственного соучастника', Дальберга.
Разговор шел о том, что сейчас волновало всех, — о будущности Наполеона и Франции. Александр открыл собрание краткой речью, в которой заявил, что союзники преследуют лишь одну цель — мир и готовы заключить его с теми лицами, которые могут считать себя представителями французской
