Это был самый красивый дом, в который ступала моя нога!
Для меня, попавшего сюда с перенаселенной улицы Плотников, из комнат, в которых спали вместе и женщины, и мужчины, и вечно плачущие младенцы, этот дом показался дворцом.
Да, у него была земляная крыша, и я видел, что поверх нее настелены сухие ветки, и стены испещрены потеками, в щелях гнездятся голуби — единственные живые существа в этом поселении, — и камни во дворе истерты. Внутри, скорее всего, будут земляные полы. В Александрии у нас тоже были земляные полы. Об этом я даже не задумывался.
А думал я о том, что этот дом приютит большую семью. Я думал о смоковнице и о славной лозе, усыпанной белыми цветочками. В душе я славил Господа за все это.
Но где же та комната, в которой моей маме явился ангел? Где она? Мне хотелось поскорее найти ее.
Все эти счастливые мысли разом промелькнули в моей голове.
А потом раздался звук — звук столь пугающий, что он тут же вытеснил все остальное. Лошади. По улицам двигались лошади. Позвякивание, цокот и голоса мужчин, выкрикивающих что-то на греческом языке.
Иосиф посмотрел в одну сторону, затем в другую.
Клеопа прошептал молитву и велел Марии завести всех детей в дом.
Но прежде чем мы успели сделать хоть шаг, снова раздались голоса, и теперь мы расслышали, что они по-гречески приказывают всем выйти из домов. Моя тетя застыла, словно превратившись в камень. Даже малыши притихли.
С обоих концов улицы к нам приближались всадники. Мы все вошли во двор, чтобы они могли проехать. Но спрятаться не успели.
Это были римские солдаты, закованные в броню, верхом на конях, в закрытых шлемах и с копьями.
Да, я и раньше видел римских солдат, в Александрии они были повсюду, входили в город, покидали его, проходили маршем, женились на женщинах из еврейского квартала. И даже моя тетя Мария, египтянка, жена Клеопы, что сейчас стояла с нами, была дочерью еврея — римского солдата, и ее дяди тоже служили в римской армии.
Но эти воины были совсем другими. Покрытые потом и пылью, они переводили тяжелый взгляд с одного дома на другой.
Их было четверо, двое поджидали вторую пару, спускающуюся с холма, и все вместе они встретились как раз напротив нашего двора. Один из них приказал нам не двигаться.
Воины пытались сдерживать своих танцующих лошадей, но покрытые пеной кони непрестанно двигались, поднимая пыль. На этой улице им было слишком тесно.
— Ха, ну только посмотрите! — воскликнул один из римлян по-гречески. — Похоже, это и есть все население Назарета. Вся деревушка принадлежит им. А нам-то как повезло: все жители уже собраны в одном дворе! Как удобно!
Никто не ответил ему. Рука Иосифа сжимала мне плечо с такой силой, что мне было больно. Никто не шевельнулся.
Другой солдат махнул говорливому товарищу, чтобы тот помолчал, и приблизился к нам, насколько позволила беспокойная лошадь.
— Что вы можете сказать в свою защиту? — спросил он.
Первый солдат снова крикнул нам:
— Назовите нам причину, по которой вас не следует распять вдоль дороги вместе с остальным сбродом.
И опять ответом было молчание. Потом тихо заговорил Иосиф.
— Господин мой, — произнес он по-гречески, — мы идем из Александрии, желая вернуться в родной дом. Мы ничего не знаем о том, что здесь происходит. Мы только что вошли в деревню и обнаружили, что она безлюдна. — Затем он указал на наших ослов, нагруженных тюками, корзинами и одеялами, и на наши ноги. — Посмотри, мы все покрыты дорожной пылью, господин. Мы готовы служить тебе.
Такой длинный ответ удивил солдат, и их предводитель, тот, кто говорил больше всех, въехал на лошади во двор, потеснив наших ослов. Он оглядел нас, и наши тюки, и женщин, сбившихся в кучу, и малышей.
Но прежде чем он сказал что-либо, заговорил второй воин:
— Давай возьмем двух человек и оставим остальных в покое. У нас нет времени, чтобы обыскивать каждый дом в деревне. Выбери из них двоих и пойдем.
Моя тетя пронзительно вскрикнула, и мама тоже, хотя обе они пытались сдержаться. Тут же заплакала Маленькая Саломея. И заревел Маленький Симеон, непонятно отчего. Тетя Есфирь забормотала что-то по-гречески, но слов я разобрать не смог.
Я так перепугался, что перестал дышать. Они сказали «распять», и я знал, что это значит. Я видел распятых под стенами Александрии, хотя всего лишь мельком, потому что мы никогда, никогда не хотели смотреть на распятых. Прибитые к кресту, раздетые догола, умирающие под взглядами любопытных — несчастные являли собой ужасное и жалкое зрелище.
И еще я боялся потому, что видел: нашим мужчинам тоже страшно.
Предводитель солдат замолчал, задумавшись.
Второй воин не успокаивался:
— Так мы преподадим всей деревне хороший урок. Берем двоих и отпускаем остальных.
— Мой господин, — медленно подбирая слова, снова обратился к римлянину Иосиф. — Как доказать тебе, что мы ни в чем не повинны и только что прибыли сюда из Египта? Мы простые люди, господин. Мы соблюдаем и свой закон, и ваш, и всегда соблюдали.
Он не выказывал страха, и другие мужчины не выказывали страха, но я знал, что они перепуганы. Я ощущал их ужас так же, как ощущал воздух вокруг себя. У меня застучали зубы. Если бы я заплакал, то зарыдал бы навзрыд. Но я не плакал. Сейчас плакать нельзя.
Женщины дрожали и всхлипывали так тихо, что их почти не было слышно.
— Нет, эти люди ничего плохого не сделали, — наконец решил глава римлян. — Поехали дальше.
— Но подожди, нам ведь нужно привести из этой деревни хоть кого-нибудь, — возразил его товарищ. — Не хочешь же ты сказать, что здесь не оказывали поддержки бунтовщикам? Мы еще не обыскивали дома.
— Как мы осмотрим все эти дома? — произнес предводитель. Он оглядел нас еще раз. — Ты и сам только что говорил, что это невозможно. Так что поехали.
— Ну тогда возьмем хотя бы одного человека, всего одного, чтобы задать пример. Говорю тебе, одного. — И солдат придвинулся к нам и стал разглядывать наших мужчин.
Его старший товарищ по-прежнему молчал.
— Берите меня, — сказал Клеопа. — Я готов.
В один голос запричитали женщины, тетя Мария упала на руки моей мамы, Брурия осела на землю, рыдая.
— Ради этого была продлена мне жизнь: чтобы я отдал ее за свою семью.
— Нет, пойду я, если кто-то должен идти, — возразил Иосиф. — Я пойду с вами, — обратился он к римлянам. — Если вам нужен один человек, берите меня. Не знаю, в чем моя вина, но я пойду.
— Нет, пойду я, — перебил его Алфей. — Если кто-то должен идти, позвольте мне сделать это. Только скажите, за что я умру.
— Нет, ты не пойдешь с ними, — вскинулся Клеопа. — Разве ты не понимаешь, ведь именно поэтому я не умер в Иерусалиме. И теперь я могу предложить свою жизнь ради блага своей семьи.
— Нет, я пойду, — заговорил Симон и шагнул вперед. — Господь не дарует жизнь человеку, чтобы тот погиб на кресте. Возьмите меня, — сказал он солдатам. — Я всегда был медлителен. Всегда последний. Вы знаете, — продолжил он, повернувшись к нам, — у меня никогда ничего не получалось. Хоть теперь я пригожусь на что-то. Позвольте мне сослужить добрую службу братьям и всем своим родственникам.
И тогда все братья заговорили разом, перекрикивая друг друга, даже толкаясь несильно и стараясь встать впереди всех. Каждый убеждал остальных, что именно он должен погибнуть, но в таком шуме
