— Всякий человек должен знать Некрасова, — закончил он.
— Должен-то должен, а многие ли читают? — вздохнула учительница.
— А кто виноват? — быстро ответил рабочий. — Капиталисты!
Это был Сергей Иванович Фунтиков — страстный марксист. Излюбленной его темой была «капиталисты и рабочие». Даже излагая пушкинскую сказку о рыбаке и рыбке, он ухитрился в десяти строках написать о рабочем и капиталисте, уподобив рыбака, закидывающего сети, капиталисту, а бедную рыбку, попавшую в эти сети, рабочему.
Фунтиков уже сам вёл рабочий кружок.
Другой ученик — Иван Васильевич Бабушкин — написал во время урока на доске фразу: «У нас на заводе предвидится забастовка». Лидия Михайловна Книпович после урока отвела его в сторону и отчитала:
— Вы что, рисуетесь, что ли? Если думаете о деле, то неуместно такие штуки выкидывать!
И Бабушкин не обиделся.
В своих воспоминаниях он с огромной теплотой писал о Смоленской школе: «Живое и смелое слово учительниц вызывало в нас особую страсть к школе… Все ученики, посещающие школу, не могли надивиться и нахвалиться всем виденным и слышанным, и потому-то эта школа так высоко и смело несла свои знания».
Облик школы постепенно менялся. Всё чаще и чаще её стали посещать организованные рабочие- марксисты. Во время занятий они приглядывались к наиболее развитым ученикам и потом вербовали их в свои кружки. Между учительницами-марксистками и этими рабочими установилось молчаливое соглашение. Они понимали, что цели у них общие.
«Пять лет, проведённые в школе, влили живую кровь в мой марксизм, навсегда спаяли меня с рабочим классом», — вспоминала об этом периоде своей жизни Надежда Константиновна Крупская.
Осенью 1893 года в Петербург приехал Владимир Ильич Ульянов.
«Зимой 1894—1895 года я познакомилась с Владимиром Ильичём уже довольно близко, — писала Н. К. Крупская. — Он занимался в рабочих кружках за Невской заставой, я там же четвёртый год учительствовала… и довольно хорошо знала жизнь тракта… Я была в то время влюблена в школу, и меня можно было хлебом не кормить, лишь бы дать поговорить о школе, об учениках… Владимир Ильич интересовался каждой мелочью, рисовавшей быт, жизнь рабочих, по отдельным чёрточкам старался охватить жизнь рабочего в целом, найти то, за что можно ухватиться, чтобы лучше подойти к рабочему с революционной пропагандой… Увязка теории и практики — вот что было особенностью работы Владимира Ильича в кружках».
Однажды Надежда Константиновна сказала учительнице Куделли:
— Прасковья Францевна, сегодня ваши занятия по истории посетит один знакомый…
— Кто же? — спросила Куделли.
— Его знают на тракте под именем Николая Петровича, — улыбнулась Крупская. — Он тоже хочет поучиться.
Куделли поняла, что этот Николай Петрович — из Центрального кружка. Вечером на занятия пришёл невысокого роста, скромно одетый человек, послушал урок и ушёл.
По дороге домой Куделли спросила у Крупской, что сказал об её уроке Николай Петрович. А Крупская вместо ответа пригласила Куделли «на чашку чая» к Лидии Михайловне Книпович, добавив, что Николай Петрович тоже придёт.
Апрельским вечером собрались у Книпович на чашку чая. Кроме учительниц, пришли Владимир Ильич Ульянов и два инженера-технолога с Александровского завода — Глеб Максимилианович Кржижановский и Василий Васильевич Старков. Оба они вели марксистские кружки и хорошо знали Невскую заставу ещё со студенческих лет.
— Теперь мне известно, кто этот таинственный Николай Петрович, — сказала Куделли, когда её знакомили с Владимиром Ильичём.
— Смотрите не проговоритесь, — шутливо заметил Владимир Ильич и сразу же перешёл к делу: — Начали вы свою лекцию хорошо, Прасковья Францевна. И экономика Франции была, и борьба классов. Но потом увлеклись, ударились в эпизоды революции и забыли о марксистской оценке событий. А это главное. Надо приучать рабочих к мысли, высказанной Марксом в «Коммунистическом манифесте»: буржуазия не только выковала оружие, несущее ей смерть, она породила и людей, которые будут сражаться этим оружием, — современных рабочих.
— И я добавил бы слова Плеханова, — подхватил Кржижановский. — Очень они мне нравятся: если возможна в России революция, то она будет сделана руками рабочих!
Владимир Ильич одобрительно кивнул головой:
— Ещё Желябов говорил, что рабочий-стачечник ведёт двоякую борьбу: классовую борьбу с фабрикантами и политическую борьбу с полицией.
Куделли воскликнула:
— Но к нам приходят люди и малоразвитые, для них царь — второй бог. Как с ними начинать разговоры о политике?
— Всё дело в подходе, — ответил Владимир Ильич. — Конечно, если сразу с такими рабочими заговорить против царя, это может их испугать, оттолкнуть. Но ведь политикой переплетена вся повседневная жизнь. В деревне — грубость и самодурство урядников, в городе — пристава и жандармов, их вмешательство при всяких несогласиях рабочих с хозяевами. Это всё отлично показывает, на чьей стороне закон. А там уж надо направлять мысль рабочих дальше, постепенно разбивая их иллюзии насчёт царских законов.
— Вы правы, Владимир Ильич, — сказала Книпович. — Мне вспомнился случай. Вхожу я в класс, вдруг подходит ко мне ученик, пожилой рабочий, религиозный, и шепчет: «При этом чёрном ничего не говорите, он в охранку шляется». А ведь совсем казался далёким от политики!
— А Точилов? — проговорила Крупская. — Расскажите, Лида, про Точилова.
И Лидия Михайловна рассказала о ткаче с фабрики Максвелла Точилове.
— Он был очень религиозен. А весной и говорит мне, — продолжала Книпович: — «Всю жизнь искал бога, а узнал из книг, что бога вовсе нет. И так мне легко стало: потому что нет хуже, как быть рабом божьим, а на людей — управу можно найти».
— А кончил Точилов печально, — добавила Крупская. — Решил он искать управу и бороться в одиночку. Летом ударил ножом мастера, издевавшегося над подростком-рабочим. Потом, уже в тюрьме, стал марксистом. Был суд. Мы с Лидией Михайловной ходили в суд. Максвелл сумел подобрать достаточно свидетелей против Точилова. Но как жалки были их выступления по сравнению с мужественной речью Точилова!
— Я помню Точилова, — сказала Невзорова, — он ко мне на химию ходил. Хорошо помню тот урок, когда я чуть было из школы не вылетела. Наставила я на столе колбочки, пробирки и спросила, что такое химическая реакция? Точилов поднял руку и правильно ответил. Тогда я спросила, а что такое реакция политическая? И тут же продолжала: это активное сопротивление общественному прогрессу, всему передовому, лучшему, свободному. Говорят, что восьмидесятые годы были годами реакции. Что это значит? Это значит, что царское правительство в эти годы усиленно преследовало революционное движение. Бросали в тюрьмы, угоняли в ссылку, на каторгу передовых людей, таких, как Чернышевский…
В этот момент скрипнула дверь и показалась голова инспектора школы. Я мгновенно опустила две лакмусовые бумажки в две разные колбы и сказала: «Вы видите, что лакмусовая бумажка, опущенная в кислоту, становится красной, а в щёлочь — синей».
— И как инспектор реагировал на красную бумажку? — спросил, улыбаясь, Владимир Ильич.
Под общий смех Невзорова ответила, что инспектор подозрительно понюхал именно красную бумажку, но, не обнаружив в ней крамолы, удалился!
