– Я и не знал, что вам нужны уроки истории, – ответил он почти резко.
Обри проигнорировала резкость в его тоне. Ей может никогда не представиться другого случая, и она хотела прояснить этот вопрос.
– Харли никогда не слышал вашей версии случившегося, хотя уверен, что вы невиновны. Не могли бы вы рассказать об этом сейчас?
Она не упрашивала, но успокаивающая мягкость ее голоса подействовала на него. Он мог встать и выйти, проигнорировав просьбу, но Остин вдруг обнаружил, что ему хочется говорить. Только у нее он мог бы найти понимание, которого не было у других.
И тогда он начал говорить. Начал издалека, озвучивая историю, которую много раз прокручивал в голове и сам не мог до конца понять.
– Луиза и я выросли вместе, но совсем не знали друг друга. Когда я впервые повстречал ее, ее отец был торговцем в Эксетере. Когда началась война, он купил у моего отца старое поместье, принадлежавшее аббатству. Всякий раз, когда я оказывался дома, мы с Луизой отправлялись на прогулки верхом. Она казалась более настоящей, чем напудренные лондонские мисс. Я не был у нее первым, но не знал об этом. Я не думал о женитьбе, пока не умер мой отец и я не обнаружил, что оказался по уши в долгах.
Остин наклонился, взял кочергу и принялся ворошить рассыпающиеся тлеющими угольками поленья в камине. Он повернулся к ней спиной, но Обри могла представить себе его лицо. Боль воспоминаний отпечаталась на его лице в усталых морщинах вокруг рта.
– Луиза хотела от жизни слишком многого, больше, чем мог дать ей ее отец, больше, чем мог дать я. К тому времени Сотби ослеп. Его жена была болезненной, к тому же у него было трое младших детей, которым он хотел дать хорошее воспитание. Он никогда этого не говорил, но поведение Луизы он почти не мог контролировать, а оно ставило под угрозу все планы и мечты, которые он вынашивал. Возможность выдать ее замуж за дворянина была слишком соблазнительной, чтобы ее упустить. К моему стыду, я позволил себя купить.
Отвращение Остина к самому себе было тщательно замаскировано, но слышалось. Обри хотелось встряхнуть его, сказать, что он не сделал ничего, кроме того, что делалось поколениями дворян задолго до него, но она не решалась прервать исповедь человека, который молчал многие годы. Она могла только подбодрить его.
– Я думаю, вначале вы немного любили ее, не так ли? Остин задумался над ее вопросом. Это было легче, чем думать о том, что произошло позднее.
– Легко любить, когда человек молод и вся жизнь впереди. Она была красива и на время наполнила мои ночи радостью. Да, я мог бы полюбить ее. Но это еще не все.
Он подумал о молодости Обри и яснее понял свое инстинктивное стремление соблюдать с ней дистанцию. Ему легко заронить в ней мысль о любви простым учтивым обращением, но она слишком молода и неопытна, чтобы разобраться в своих чувствах. Он мог бы взять ее, не добиваясь любви или уважения, но он стал бы презирать себя за это, и очень скоро и она станет относиться к нему с презрением. Нет, лучше подождать, пока он добьется прав иметь такую жену, как Обри. Возможность того, что она станет ждать его, была крайне мала, но, это была единственная возможность, которой он мог воспользоваться. Только тогда он сможет полностью быть уверен, что возникла действительно любовь, а не чахлая уродливая пародия, которую он однажды испытывал.
Он вздохнул и переменил положение, чтобы унять боль в ноге. Он спешил высказаться.
– Луиза хотела быть представленной в лондонском обществе. Ее влекла возможность стать графиней. Я пытался отговорить ее, ведь у меня не было такого богатства, чтобы купить ей место в свете, которого она страстно желала, но была лишена из-за своего происхождения. После того, как она спустила половину своего приданого, чтобы достичь недостижимого, я заставил ее вернуться сюда. Но с тех пор все пошло наперекос.
Я вложил в корабль большие деньги и, не решившись отправить его без присмотра, отбыл на нем сам. Отсутствовал я полгода, а когда вернулся, оказалось, что Луиза растратила остатки своего приданого и мои сбережения, и я потерял кредит во всем графстве. Я так и не узнал, на что она потратила все средства. Знаю, что на аббатство ушло очень мало…
С сердцах он махнул рукой, дернулся телом, и скамеечка, на которой лежала больная нога, опрокинулась. Обри вскочила, подняла скамеечку и подставила ему под ноги. Иногда, как сейчас, было видно, что графа начинает донимать боль в колене, но он всегда отказывался, когда она предлагала поставить компрессы. Ей хватило ума не предлагать их снова. И правильно, потому что граф был настолько погружен в прошлое, что, отвлеки его сейчас, и он мог бы замолчать.
– Моментально все из плохого стало отвратительным, – продолжал Остин. – Когда мы были вдвоем, мы постоянно ссорились. Думаю, она специально искала повод для ссор. – Ему хотелось знать, понимает ли Обри, что это означает между мужем и женой, но он не стал вдаваться в объяснения. Луиза завела любовника и стремилась не пускать в постель мужа. Правда была достаточно мерзкой и без разъяснений.
– Я все время пропадал в Эксетере Сотби обвинял меня в том, что я завел любовницу и пренебрегаю его дочерью. Кстати, он был прав, но Луиза была этим довольна. В то же время я заметил, что она пудрится сильнее, чем обычно. В моем присутствии она надевала только платье с длинными рукавами, с воротником под горло. Вначале я не понимал, что к чему. Я был молод и невежественен. Но когда в последний раз я вернулся из плавания, то узнал правду. Если бы мне удалось вырвать у нее имя этого человека, я бы убил его. Он сломал ее, в буквальном смысле этого слова разрушил, но я по-прежнему не знаю, кто он.
Гнев и страдание, помутившие разум, звенели в его голосе, и Обри захотелось закричать, чтобы он прекратил себя мучить, прекратил носить в себе груз, который ему не под силу. Но она ничего не могла сказать. Он по-прежнему защищал Луизу, по-прежнему избегал называть ее изменницей, но она поняла, что мужчина, которого он хотел убить, был любовником Луизы.
– Я совершенно уверен, что в тот последний день она сошла с ума. Я не знаю, что случилось, но когда я появился на пороге, она налетела на меня в гневе и слезах. Я предложил ей бренди, а она плеснула его мне в лицо. Я бы вызвал врача, но тоже вышел из себя и не мог разумно рассуждать. Я ударил ее, пытаясь привести в чувство. Но это оказалось наихудшей вещью в мире, которую я только мог сделать.
Обри внезапно поняла реакцию Остина, когда она ударила его той ночью в Лондоне. Она содрогнулась при мысли, как он сдерживал себя, какой гнев подавил. Теперь она знала, что он бы никогда больше не поднял руку ни на одну женщину. Если бы он вновь столкнулся с такой ситуацией, он, несомненно, ушел бы. Она вознесла благодарственную молитву за то, что он не бросил ее.
