— Нет, — ответил Годуин по-прежнему скромно и благожелательно. — Я ничего не сделаю против вашей воли, магистр Эли. Я пришел в ваш дом не для того, чтобы выдвигать требования. Я пришел с нижайшей просьбой.
— И о чем же ты просишь? Не забывай, — сказал отец, — я готов взяться за трость и отколотить тебя до смерти.
— Отец, пожалуйста! — Я молила его не торопиться и выслушать.
Годуин вел себя так, словно его терпения хватит даже на то, чтобы спокойно встретить толпу, собравшуюся закидать его камнями. Он объяснил, в чем суть его просьбы.
— Разве перед нами не два прекрасных ребенка? — задал он вопрос. — Не потому ли Господь дал их нам, что мы принадлежим к двум разным верам? Взгляните, как он одарил Флурию и меня. Я, никогда не надеявшийся обрести любящее дитя, вижу перед собой сразу двоих дочерей, а Флурия, не расстававшаяся ни на день с любимыми детьми, сейчас боится потерять их по чьей-то жестокой прихоти. Флурия, умоляю тебя: отдай мне одну из этих прекрасных девочек! Магистр Эли, умоляю вас, позвольте мне увезти с собой одну из этих прекрасных девочек! Позвольте мне взять ее с собой в Париж, где она получит образование. Позвольте мне видеть, что она растет христианкой, под заботливой опекой преданного отца и дяди. А вы сохраните у своего сердца вторую. Кому из дочерей отправиться со мной, решайте сами, а я приму ваш выбор, потому что вы лучше знаете их души. Вы знаете, которая из двоих будет счастлива в Париже, в новой жизни, а которая сильнее привязана к матери. Они обе любят вас, в этом я не сомневаюсь. Флурия, умоляю тебя понять. Для меня, верующего в Иисуса Христа, это очень серьезно — то, что мои дети не могут быть вместе с моими единоверцами, что они не знают о самом важном решении их отца: вечно служить господу Иисусу Христу, каждой мыслью, словом и делом Я не могу вернуться в Париж, не обратившись к тебе с мольбой: пожалуйста, отдай мне одну из девочек. Позволь воспитать ее христианкой. Давай разделим поровну плод нашего греховного падения, наше бесценное достояние — этих прекрасных девочек.
Мой отец пришел в ярость. Он вскочил на ноги, сжимая трость.
— Ты обесчестил мою дочь, — прокричал он, — и теперь явился, чтобы делить детей? Делить? Ты возомнил себя царем Соломоном? Не будь я слеп, я бы тебя убил! Ничто не спасло бы тебя. Я убил бы тебя голыми руками и закопал на заднем дворе, чтобы лишить христианского погребения. Благодари своего Бога за то, что я слеп, болен и стар. Я не могу вырвать у тебя сердце и просто приказываю тебе убираться из моего дома. Я требую, чтобы ты больше никогда сюда не приходил, не искал встречи с девочками! Эта дверь навеки для тебя закрыта. И еще позволь мне просветить тебя: по закону это наши дети. Ты не сможешь доказать обратное. И подумай, какой разразится скандал, если ты не сохранишь тайну и объявишь вслух о своем наглом и жестоком притязании!
Я старалась успокоить отца, но он острым локтем отпихнул меня в сторону. Он размахивал тростью, его невидящий взгляд обшаривал комнату.
Граф был сильно расстроен, но выражение лица Годуина, исполненное тоски и скорби, не изменилось. Что касается Меира, я не могла понять, как он относится к этому спору, потому что была поглощена попытками обнять и успокоить отца, чтобы дать высказаться остальным.
Меня охватил страх, но не перед Годуином, а перед Найджелом. Найджел обладал достаточной властью, чтобы отнять у меня дочерей и привлечь всех нас к самому суровому суду. Ему хватило бы средств и людей, чтобы схватить девочек и запереть их в замке около Лондона, отказав мне в праве видеться с ними.
Но в лицах обоих братьев я не замечала никакой жестокости, только доброту. Годуин плакал.
— Как я раскаиваюсь, что причинил вам такую боль, — сказал он отцу.
— Да, ты причинил мне боль, пес! — ответил отец. Он с трудом отыскал свой стул и опустился на него, дрожа. — Ты согрешил против моей семьи. И снова грешишь против нас. Убирайся отсюда. Уходи!
Но в этот миг произошло нечто неожиданное. В комнату внезапно ворвалась Роза и с жаром обратилась к деду, умоляя его ничего больше не говорить.
Порой близнецы, неотличимые внешне, не похожи друг на друга по характеру. Один может быть гораздо решительнее и отважнее другого. Как я уже говорила именно так обстояло дело с моими дочерьми. Лия всегда вела себя как младшая сестра, а решения чаще всего принимала Роза. В этом она походила и на меня, и на Годуина и на моего отца, обладавшего сильной волей.
И вот Роза заговорила со всей присущей ей настойчивостью. Она сказала мне вежливо, но решительно, что хочет отправиться с отцом в Париж.
Годуин и Найджел были очень тронуты ее словами, но мой отец лишился дара речи и склонил голову.
Роза подошла к нему, обняла его и поцеловала. Но он не открыл глаза, а уронил трость и сжал руки на коленях в кулаки, не обращая внимания на внучку, словно не почувствовал ее прикосновения.
Я пыталась вложить ему в руку трость, поскольку он никогда не расставался с ней, но отец отвернулся от всех нас. Он словно погрузился в себя.
— Дедушка! — позвала его Роза. — Лия не перенесет разлуки с мамой, ты сам знаешь. А еще ты знаешь, что она побоялась бы уехать в такой большой город, как Париж. Ведь она боится даже ехать в Норвич с мамой и Меиром. С братом Годуином должна отправиться я. Конечно же, ты признаешь, что это мудрое решение и единственный способ сохранить мир.
Она обернулась на Годуина, смотревшего на нее с такой любовью и добротой, что я с трудом выносила его взгляд.
Роза продолжала:
— Я поняла, что он мой отец, раньше, чем увидела его. Я знала, что брат Годуин из Парижа, с которым переписывается мама, это и есть тот человек, кто даровал мне жизнь. Лия ни о чем не догадывалась и сейчас хочет одного — остаться с мамой и Меиром. Лия верит в то, во что полагается верить, она полагается не на доказательства, а на собственные чувства.
Роза подошла ко мне, обвила меня руками и сказала мне тихонько:
— Я хочу поехать в Париж. — Она нахмурилась, словно подбирая подходящие слова, а затем произнесла простосердечно: — Мама, я хочу быть рядом с отцом. — Она не сводила с меня глаз. — Он не такой, как другие. Он похож на праведника.
Она имела в виду самых ревностных иудеев, полностью посвятивших свою жизнь Богу. Они придерживаются предписаний Торы и Талмуда так буквально, что в нашей среде снискали особое наименование хасидов.
Мой отец вздохнул, поднял лицо вверх, я видела, что его губы шевелятся, творя молитву. Он склонил голову. Встал и подошел к стене, повернувшись спиной ко всем нам, и принялся отбивать поклоны, продолжая молиться.
Я видела, что Годуина осчастливило решение Розы. Как и его брата Найджела.
Найджел заговорил негромким почтительным голосом. Он заверил, что лично позаботится о Розе: она получит наряды и украшения, какие пожелает, и будет учиться в лучшем монастыре Парижа. Он уже написал тамошним сестрам. Найджел подошел к Розе, поцеловал ее и сказал:
— Ты сделаешь своего отца самым счастливым человеком на свете.
Годуин сотворил молитву, а затем произнес:
— Господи, Ты вручил мне настоящее сокровище. Обещаю, я буду оберегать это дитя, ее мирская жизнь будет благословенной. Прошу Тебя, Господи, даруй ей благословение духовное!
Мне показалось, что от этих слов мой отец лишится рассудка. Вы понимаете, Найджел был знатным человеком, повелевающим обширными землями, и он привык, что ему повинуются не только слуги, но и все низшие по положению. Он не представлял, как глубоко его самонадеянность оскорбляет моего отца.
Годуин же прекрасно все понимал. Он снова, как уже делал прежде, опустился перед моим отцом на колени. Он сделал это с безоговорочной простотой, словно такой жест был для него привычным, и это было поразительное зрелище: монах в черной рясе и сандалиях стоит на коленях перед моим отцом, умоляет простить ему грехи и поверить, что Роза будет окружена любовью и заботой.
Отец не поддался. Он с глубоким вздохом взмахнул рукой, требуя тишины, потому что Роза тоже присоединилась к Годуину и даже гордый, благородный Найджел умолял признать справедливость подобного решения.
