не знал. Но я забегаю вперед.
Давай же вернемся к тому невыносимому времени, к тем испытаниям. В таком плачевном состоянии я провел около двадцати недель. Я больше не верил, что существует яркий, фантастический мир Венеции. Я знал, что мой Мастер умер. Я это понял. Все, что я любил, погибло.
Я тоже умер. Иногда мне снилось, что я дома, в Киеве, в Печерской лавре, что я стал святым. В такие моменты мое пробуждение было мучительным.
Когда ко мне пришли Сантино и седовласая Алессандра, они, как всегда, вели себя ласково. Увидев меня в таком состоянии, Сантино прослезился.
– Пойдем ко мне, – позвал он, – идем же. Ты начнешь заниматься со мной всерьез, идем. Даже такие жалкие создания, как мы, не должны так страдать. Идем со мной.
Я доверился его рукам, я открыл губы ему навстречу, я наклонил голову, чтобы прижаться лицом к его груди, и, слушая, как бьется его сердце, я сделал глубокий вдох, словно до этого момента мне отказывали даже в воздухе.
Алессандра очень нежно прикоснулась ко мне своими прохладными мягкими руками.
– Бедный маленький сирота, – сказала она. – Заблудшее дитя, какой же длинный путь ты прошел, чтобы найти нас.
Удивительно, но все, что они со мной сделали, показалось мне нашей общей бедой, общей и неизбежной катастрофой.
Келья Сантино.
Я лежал на полу, меня обнимала Алессандра, она покачивала меня и гладила по голове.
– Я хочу, чтобы сегодня ночью ты пошел с нами охотиться, – сказал Сантино. – Ты пойдешь с нами, со мной и Алессандрой. Мы не позволим другим тебя мучить. Ты голоден. Ты же очень голоден, правда?
Так началось мое пребывание среди Детей Тьмы. Ночь за ночью я молча охотился со своими новыми спутниками, со своими новыми возлюбленными, со своим новым господином и со своей новой госпожой, а когда я был готов серьезно заняться новыми уроками, Сантино, мой наставник, которому изредка помогала Алессандра, сделал меня своим учеником, оказав мне таким образом великую честь, о чем мне не замедлили сообщить, улучив момент, остальные члены собрания.
Я узнал то, о чем в свое время написал Лестат после моих откровений, – Великие Законы.
Это еще не все. Мне предстояло изучить множество ритуалов, песнопений и усвоить целый ряд традиций.
– Мы не входим в церкви, ибо в этом случае Господь поразит нас молнией, – объявлял Сантино. – Мы не смотрим на распятие, и присутствия такового на шее смертного достаточно для того, чтобы оставить его в живых. Мы отводим глаза от изображений Святой Девы и ни в коем случае к ним не прикасаемся, в какой бы форме они нам ни встретились. Мы трепещем перед ликами святых.
Но тех, кто пренебрегает защитой Господа, мы разим Божественным огнем. Мы питаемся, где и когда нам угодно, жестоко, как невинными, так и теми, кто благословлен красотой и богатством. Но мы не похваляемся перед миром своими деяниями, не похваляемся и друг перед другом.
Великие замки и залы закрыты для нас, ибо мы ни при каких обстоятельствах не смеем вмешиваться в судьбу, уготованную Господом нашим для тех, кто создан по его образу и подобию, иначе, чем вмешиваются в нее паразиты, или пылающий огонь, или Черная смерть. Мы – проклятие Тьмы. Мы вечны.
А завершив во имя Господа свои труды, мы сходимся вместе, избегая удобств, богатства и роскоши, в подземельях, благословенных нами для сна, и лишь при свете огня и свечей мы собираемся, чтобы читать молитвы, петь песни и танцевать, да, танцевать вокруг костра, тем самым укрепляя волю, тем самым разделяя свою силу с нашими братьями и сестрами.
Шесть долгих месяцев прошло за изучением этих уроков. В это время я совершал вместе с остальными вылазки в римские переулки, где охотился и объедался теми, от кого отвернулась судьба, с легкостью отдав их в мои руки.
Я не искал больше в их мыслях преступления, оправдывающего мою хищную трапезу. Я больше не тренировался в утонченном искусстве убивать, не причиняя жертве боли, я больше не стремился избавить несчастных смертных от жуткого вида моего лица, моих безжалостных рук и острых клыков.
Однажды ночью я проснулся и обнаружил, что меня окружили мои братья. Седовласая женщина помогла мне подняться из свинцового гроба и сообщила, что я должен пойти за ними.
Мы поднялись на землю, к звездам. Там горел высокий костер, как в ночь гибели моих смертных братьев.
Прохладный воздух благоухал весенними цветами. Я слышал, как поют соловьи. Издалека доносились шепоты и вздохи огромного, кишащего людьми Рима. Я обратил взгляд к городу. Я увидел семь холмов, покрытых неяркими дрожащими огоньками. Наверху я увидел подкрашенные золотом тучи, нависшие над рассеянными по холмам прекрасными маячками, словно небесная тьма готовилась вот-вот разродиться младенцем.
Я увидел, что вокруг костра образовался плотный круг. Дети Тьмы стояли в два, а кое-где и в три ряда. Сантино, облаченный в новую дорогую мантию из черного бархата, – ужасное нарушение наших строгих правил богослужения – вышел вперед и расцеловал меня в обе щеки.
– Мы отсылаем тебя далеко, на север Европы, – сказал он, – в город Париж, где глава собрания ушел в огонь, как это рано или поздно случается со всеми нами. Его дети ожидают тебя. Они наслышаны о тебе, о твоей доброте, о твоем благочестии, о твоей красоте. Ты станешь их предводителем, их святым.
Мои братья по очереди подошли поцеловать меня. Мои сестры – их было меньше – тоже запечатлели на моих щеках поцелуи.
Я молча стоял и слушал песни птиц в соседних соснах, то и дело буравя взглядом снижающиеся небеса, и думал, пойдет ли дождь, ароматный дождь, такой чистый и ясный, – единственная дозволенная мне очищающая вода, сладкий римский дождь, ласковый и теплый.
– Принимаешь ли ты торжественный обет возглавлять общество согласно Законам Тьмы, согласно воле сатаны и воле его Творца и Господа?
– Принимаю.
– Клянешься ли ты подчиняться любым приказам, поступившим из римского общества?
– Клянусь.
Слова, слова, слова...
В огонь подбросили дров. Торжественно и мрачно зазвучали барабаны.
Я заплакал.
