«Мариус, ну конечно, Мариус! А ты и на день не стал старше, чем в моем детстве. У тебя светится лицо, а глаза… Ах, какие у тебя красивые глаза! Если бы я могла, то спела бы тебе хвалу под аккомпанемент лиры».
Флавий медленно удалился, забрав с собой расстроенных девушек. Он не издал ни звука.
«Пандора, – сказал Мариус, – хотелось бы мне обнять тебя, но по определенным причинам я не могу это сделать, и ты не должна прикасаться ко мне; дело не в том, что я не хочу, но я не тот, за кого ты меня принимаешь. Во мне ты видишь не печать молодости; это настолько далеко от юношеских надежд, что я только начинаю понимать, какие меня ждут мучения».
Он внезапно отвел глаза. И поднял руку, прося о молчании и терпении.
«Там эта тварь, – сказала я. – Обгоревший кровопийца».
«Не надо сейчас думать о снах, – резко произнес он. – Подумай о нашей молодости. Я полюбил тебя, когда ты была еще десятилетней девочкой. Когда тебе исполнилось пятнадцать, я просил твоей руки у твоего отца».
«Да, правда? Он никогда мне не рассказывал!»
Он опять посмотрел в сторону. Покачал головой. «Обгоревший», – сказала я.
«Этого я и опасался. Он следовал за тобой от храма!! О, Мариус! Какой же ты глупец! Ты сыграл ему на руку. Но он не так хитер, как думает».
«Мариус, это ты посылал мне сны?»
«Нет, что ты! Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя от меня самого».
«А от старых легенд?»
«Не делай поспешных выводов, Пандора. Я знаю, твоя невероятная сообразительность сослужила тебе хорошую службу в истории с твоим мерзким братом Люцием и благородным легатом. Но не стоит слишком много думать о… о снах. Сны ничего не значат, сны пройдут».
«Значит, сны исходят от него, от гнусного обгорелого убийцы?»
«Не представляю себе! – сказал он. – Но не думай об образах. Не засоряй ими свой разум».
«Он читает мысли, – сказала я, – совсем как ты».
«Да. Но ты можешь закрывать свои мысли. Это ментальный фокус. Ты научишься. Сможешь ходить, заперев душу в металлическую шкатулку, лежащую у тебя в голове».
Я вдруг поняла, что он очень переживает. От него веяло невероятной печалью.
«Такого допускать нельзя!» – настаивал он.
«О чем ты, Мариус? Ты говоришь о женском голосе, ты…»
«Нет, помолчи».
«Не буду молчать! Я докопаюсь до правды!»
«Ты должна следовать моим указаниям!»
Он сделал шаг вперед, чтобы взять меня за руки, как мой отец, но передумал.
«Нет, это ты должен мне все рассказать», – сказала я.
Меня изумила белизна его кожи – идеально чистой, без единого пятнышка. Его глаза горели каким-то неестественным блеском. Нечеловеческим.
Только теперь я во всей красе разглядела его длинные волосы. Он действительно стал похож на своих предков – кельтов. Волосы доходили до плеч. Они отливали золотом, ярко-желтые, как кукуруза, и завивались мягкими волнами.
«Ты посмотри на себя! – прошептала я. – Ты не живой человек!»
«Нет, это ты посмотри в последний раз, потому что ты уезжаешь!»
«Что? – сказала я. – В последний раз? О чем ты говоришь? Я только приехала, составила планы, освободилась от брата! Я никуда не уезжаю. Ты хочешь сказать, что ты от меня уезжаешь?»
На его лице отразилось ужасное страдание, мужественная мольба, которой я никогда в мужчинах не встречала, даже в отце, который так быстро действовал в свои последние минуты в нашем римском доме, словно всего лишь отправлял меня на важную встречу.
Глаза Мариуса подернулись кровью! Это слезы – его глаза мокры от слез! Нет! Это те же слезы, что и у великолепной царицы во сне, которая плакала, прикованная к трону, и запачкала себе щеки, горло и одежду.
Он попытался все отрицать. Он покачал головой, но понял, что меня уже не переубедить.
«Пандора, когда я увидел, что это ты, – сказал он, – когда ты пришла в храм, и я увидел, что это тебе снятся кровавые сны, я был вне себя. Я должен отправить тебя отсюда, подальше от опасностей».
Я отгородилась от его чар, от ауры его красоты. Я стала смотреть на него хладнокровным взглядом и, слушая его речи, отмечала все детали – от блеска глаз до манеры поведения и жестов.
«Тебе придется немедленно покинуть Антиохию, – сказал он. – Я останусь с тобой на ночь. Потом ты возьмешь с собой своего верного Флавия и двух девушек – они честны, забирай их с собой – и в течение дня успеешь уехать очень далеко, никто за тобой не проследит! Пока не говори, куда ты направишься. Все это ты сможешь обсудить в порту, утром. Денег у тебя много».
«Даже не мечтай, Мариус, я никуда не поеду! От кого именно мне, по-твоему, нужно скрываться? От плачущей царицы на троне? Или от обгорелого бродяги? Первая вызывает меня на расстоянии многих миль, в открытом море. Она предостерегает меня о брате-злодее. Со вторым я запросто расправлюсь. Я его не боюсь. Я знаю, что он из сна, я знаю, что его обожгло солнце, я сама пришпилю его к стене на солнце. – Он молчал и покусывал губу. – Я сделаю это ради нее, ради царицы из сна».
«Пандора, я тебя умоляю».
«Бесполезно, – сказала я. – Ты думаешь, я так далеко ехала, чтобы снова бежать? А голос женщины…»
«Откуда ты знаешь, что тебе снится именно царица? В этом городе могут быть и другие мужчины или женщины, пьющие кровь. И всем им нужно одно и то же».
«А ты их боишься?»
«Я их ненавижу! Но я должен держаться от них подальше, чтобы они не получили того, что хотят».
«Ага, все ясно», – откликнулась я.
«Нет, не ясно!», – Мариус вдруг нахмурился. Такой яростный – само совершенство!
«Ты – один из них, Мариус. Ты невредим. Тебя не обожгло. Им нужна твоя кровь, чтобы исцелиться».
«Как тебе только в голову такое пришло?»
«В моем сне царицу называли Источником».
Я налетела на него и заключила в объятия! Он оказался поразительно сильным, твердым, как дерево! Никогда еще я не видела у мужчины таких жестких мускулов! Я положила голову ему на плечо, и щека, прижавшаяся к моему затылку, была холодной!
Он ласково обнял меня обеими руками, погладил по волосам, освободил их от всех шпилек и позволил им рассыпаться по спине. Я ощущала покалывание во всем теле.
Жесткий, такой жесткий, но никакого биения жизни. Нежные, приятные жесты, лишенные тепла человеческой крови.
«Дорогая моя, – тихо сказал он, – источник твоих снов мне неизвестен, но я знаю следующее: ты защитишься и от меня, и от них. Ты никогда не войдешь в эту легенду, что слагается стих за стихом, как бы ни менялся мир! Я этого не допущу».
«Так объясни мне. Я не буду помогать, пока ты мне все не объяснишь. Ты знаешь, как страдает царица во сне? У нее такие же слезы, как у тебя. Смотри! Это кровь! У тебя пятна на тунике! Она здесь, царица? Это она меня вызвала?»
«А что, если так, и она хочет наказать тебя за ту прошлую жизнь, что снилась тебе во сне – когда ее держали в оковах злые боги?»
«Нет, – сказала я. – У нее иные намерения. Кроме того, я отказалась делать то, что велели темные боги во сне. Я не стала пить из Источника. Я убежала, поэтому и умерла в пустыне».
Он со вздохом воздел руки. И отошел. Он отвернулся к темному перистилю. Только звезды освещали деревья. Я увидела, что от дальней столовой на другом конце дома исходит слабое свечение.
Я посмотрела на него, думая, какого он высокого роста, какая у него прямая спина, как твердо стоят ноги на мозаичном полу. Благодаря лампам его светлые волосы казались еще великолепнее.
