канонизированным.
Увы. Не судьба. Alors. Mais oui. Eh bien. Немедленно приступаем к главе 8.
Глава 8
Итак, никто не сможет упрекнуть меня в том, что я стал мудрее за двести лет пребывания на земле. И я знаю только один способ продолжить.
Клем высадил нас перед отелем — современным, весьма роскошным и довольно дорогим. Он располагается в самой гуще Деловой части — потрепанным разделителем Нового Орлеана. Задняя стена отеля выходит на Французский квартал — мой маленький всем прочим предпочитаемый мирок.
Мона находилась в таком трансе, что нам пришлось затолкать ее в лифт, я поддерживал ее слева, а Квинн — справа.
Естественно нас заметили в вестибюле, но не потому что мы были питающимися кровью бессмертными, готовыми разделаться на пятнадцатом этаже с себе подобными, а потому что мы являли чрезвычайное, немыслимо великолепное зрелище, особенно Мона, закутанная в перья и сияющие ткани, вышагивавшая на убийственно высоких каблуках.
Квинн теперь испытывал такую же сильную жажду, что и Мона, и это должно было помочь ему осуществить задуманное.
Но я не остался равнодушным к вопросам, которые он затронул в машине. Поэзия, любовь. И я, тайно стремящийся к святости! Вот она, вечная жизнь. И вспомните, почетные Дети Ночи, что я говорил о телепатии. Это далеко не безобидный дар, неважно насколько он хорош. Как только мы добрались до номера, я распахнул дверь, изящно и бесшумно, даже не сорвав с петель, так как рассчитывал закрыть ее после, но сцена, представшая передо мной, едва я по-кошачьи крадучись проник внутрь, шокировала.
Вот он, Сад Зла, во всем блеске!
В приглушенном свете танцевали бродяги, двигаясь под весьма впечатляющую музыку — Бартик, концерт для скрипки с оркестром, взвинченный до максимальной громкости звук заполнял комнату. Музыка была грустной, раздирающей и непреодолимой. Приказ оставить позади всю мишуру и бессмысленность; завораживающий величавостью смерч.
При этом сами они оказались бесконечно более достойными моего сурового вмешательства, чем я рассчитывал.
Невидимый я наблюдал за ними, утопающими в оттенках глубокого бургундского — того же цвета, что и диван, на котором, как гроздья истекающего соком винограда, лежали смертные дети, в кровоподтеках и без сознания, безусловно использованные в качестве кровавых жертв.
Все мы трое находились в комнате за закрытой дверью, а преступники танцевали перед нами, не видя нас, так как их чувства затерялись в мощных звуках и ритме.
Внешне они представляли собой очень эффектное зрелище: смуглая кожа, ядрено-черные, вьющиеся волосы, спускающиеся до пояса — скорее всего семитского или арабского происхождения — в каждом движении необычайно грациозные, очень высокие, с крупными чертами лица, включая великолепной формы губы.
Они танцевали с закрытыми глазами, с расслабленными продолговатыми лицами, выгибаясь и сильно раскачиваясь, напевая под музыку сквозь сжатые губы. Мужская особь, едва отличимая от женской, беспрестанно потряхивала своей внушительной шевелюрой, так, что волосы закручивались вокруг них обоих.
Их блестящая черная одежда из кожи смотрелась восхитительно и подошла бы, как мужчине, так и женщине. Обтягивающие штаны, топики, без рукавов и воротников. На их шеях и предплечьях поблескивали золотые цепи.
Они все обнимали друг друга, но наконец расцепили объятья и женская особь склонилась над гроздью из тел смертных и прижала губы к маленькому бесчувственному мальчику, начав пить из него. Мона, увидев это, вскрикнула. В тот же миг оба вампира застыли, уставившись на нас.
Их движения были настолько синхронными, что складывалось впечатление, что они не более чем огромные автоматы, под общим системным управлением. Бездыханный ребенок был брошен на диван. Мое сердце сжалось внутри меня в маленький узел. Я с трудом дышал. Музыка затопляла мой мозг: грустная, раздирающая; проникновенный звук скрипки.
— Квинн, выключи, — сказал я, но мой голос прозвучал чуть слышно, когда замолкла музыка.
Номер погрузился в звенящую вибрирующую тишину.
Они прижались друг к другу. Фигура, которую они представляли, могла бы послужить прообразом для статуи.
У обоих были изящные удивленно приподнятые брови, тяжелые веки, и густые ресницы. Арабы, да, с улиц Нью-Йорка.
Брат и сестра, из мелких торговцев, действительно тяжелая работа, шестнадцать, когда их создали. Информация перетекла от них ко мне, вместе с поклонением, с излияниями восторга по поводу того, что я им 'явился'.
О Боже, помоги мне. Хуан Диего, поддержи меня.
— Мы даже не мечтали, что увидим тебя, действительно увидим тебя! — сказала женская особь с жутким акцентом, но голосом глубоким, чарующим, исполненным благоговения.
— Мы надеялись и молились, и вот ты! Действительно ты! — она протянула ко мне прекрасные руки.
— Зачем вы убивали невинных в моем городе? — прошептал я. — Где вы поймали этих детей?
— Но ты, ты сам пил кровь детей. Это написано на страницах твоих Хроник, — сказала мужская особь. Тот же акцент в словах, вежливый, мягкий тон.
— Мы подражали тебе! Что сделали мы, чего не делал ты?!
Мое сердце сильнее затянулось в узел. Мои проклятые деяния, мои проклятые признания. О Боже. Прости меня.
— Вы знаете мои предостережения, — сказал я. — Все знают. Не приближаться к Новому Орлеану. Новый Орлеан принадлежит мне. Кто не знает мои предупреждения?
— Но мы пришли, чтобы поклоняться тебе, — сказал он. — Мы и раньше здесь были, но тебе не было до этого дела. Казалось, будто ты не более чем легенда.
Внезапно они осознали свою ужасную ошибку. Мужчина рванул к двери, но Квинн легко поймал его за руки и развернул.
Женщина молча стояла посередине комнаты, ее пронзительные черные глаза взирали на меня, потом взгляд медленно переместился на Мону.
— Нет, — сказала она. — Вы не можете просто уничтожить нас. Вы не станете это делать. Вы не сможете забрать наши бессмертные души. Вы не будете… Ты наша мечта, образец подражания во всем. Ты не сделаешь с нами этого. О! Я умоляю, сделай нас своими рабами, научи всему, что умеешь сам. Мы никогда не ослушаемся, мы научимся всему от тебя!
— Вы знаете закон, — сказал я. — Вы решили его нарушить. Вы думали, что сможете творить, что вам вздумается, оставаясь безнаказанными. И во имя меня вы убивали детей? Вы делали это в моем городе? Вы ничему не научились, читая мои книги. Не надо швырять их мне в лицо. — Меня начало трясти. — Вы думали, что я раскаюсь в содеянном ради вас? Мои ошибки не имеют ничего общего с этой мерзостью.
— Но мы обожаем тебя! — сказал мужчина. — Мы совершили паломничество ради тебя. Привяжи нас к себе, и мы переймем твое изящество, станем лучше, благодаря тебе.
— У меня нет для вас оправдания, — сказал я. — Вы приговорены. Все кончено.
Я услышал, как тихонько застонала Мона. На лице Квинна отразилась борьба.
Мужчина напряг тело, пытаясь высвободиться. Квинн держал его, обняв одной рукой за предплечья.
— Отпусти нас, — сказал мужчина — Мы покинем твой город. Мы предупредим остальных никогда не приходить. Мы будем свидетельствовать. Мы будем твоими благочестивыми очевидцами. Куда бы мы ни
