все, что было в наших силах, чтобы разыскать ее. Но я не могла прятаться в тени мира. Я должна была быть здесь, среди обычных людей, подписывающих контракты, намечающих планы, обращающихся по всему миру к докторам, отправляющихся в Швейцарию и Вену, чтобы взять интервью у медиумов, желающих работать в идеальном медицинском центре. В медицинском центре, с которым не сравнится никакой другой благодаря нашему оборудованию, лабораториям, персоналу, комфорту, правилам и проектам.
— Таким образом я пыталась удержаться в нормальном мире, достичь максимальных высот в своем служении медицине…
— Ровен, то, что ты сделала — действительно грандиозно, — сказал Квинн. — Ты говоришь так, будто сама не веришь в Центр, когда тебя там нет. Но другие — верят.
Но ее слова продолжали течь беспокойным потоком, будто она его не слышала.
— К нам приходят очень разные люди, — сказала она. Слова вырывались, будто она не могла их сдержать. — Люди, которые никогда не давали Талтосам жизнь; люди, которые никогда не видели призраков; люди, которые никогда не закапывали трупы в Саду Зла; люди, которые никогда не видели Детей Крови; люди, которым нет надежды хоть как-то соприкоснуться со сверхъестественным. Центр помогает всем, всех заключает в свои объятья, потому что он настоящий. Для них он настоящий, вот что имеет значение. Я не могу предоставить Центр себе, даже не могу спрятаться в своих кошмарах, предаться отчаянию, запершись в своей комнате; не могу подвести стажеров, и тех, кто работает там с основания. Не могу бросить свои исследовательские команды, и, вы знаете мою подноготную, своих нейрохирургов. Я ученый, по сути своей, и я каждой клеточке этого гигантского организма отдала частицу собственных изысканий. Мне не убежать, я не могу подвести, я не могу подвести сейчас, не могу отсутствовать, я не могу…
Она замолчала, закрыла глаза. Ее правая рука на столе сжалась в кулак.
Михаэль смотрел на нее с тихой грустью.
— Продолжай, Ровен, — сказал я. — Я тебя слушаю.
— Ты раздражаешь меня, — сказала Мона низким резким голосом. — Думаю, я тебя ненавижу.
Я был потрясен.
— Да, так и есть, всегда было, — сказала Ровен, поднимая голос, но не свои блуждающие глаза. — Потому что я не могла тебе помочь. И не смогла найти Морриган.
— Я не верю тебе! — сказала Мона.
— Она тебя не обманывает, — жестко сказал Квинн. — Вспомни, что ты сама только что говорила. Годами ты плохо себя чувствовала, была растеряна.
— Мона, дорогая, мы не знаем, где Морриган, — сказал Михаэль.
Мона прислонилась к Квинну, и тот обвил рукой ее плечи.
— Расскажи нам Ровен, расскажи нам все, что ты хотела, — сказал я. — Я хочу послушать.
— Да, да, — сказала Мона. — Продолжай эту сагу о Ровен.
— Мона, — прошептал я, наклоняясь, чтобы притянуть к себе ее голову, мои губы оказались у ее уха. — Это смертные. А со смертными мы должны проявлять спокойствие и бесконечное терпение. Ничего, из того, что ты устраиваешь. Возьми себя в руки. Оставь свои старые смертные обиды. Они здесь неуместны. Разве ты не видишь, сколько у тебя теперь сил, чтобы найти Морриган? Что действительно сейчас имеет значение, так это покой в твоей семье.
Она неохотно кивнула. Она не поняла. Смертные страдания отдалили ее от этих людей. Только тогда я стал осознавать, как огромна разделившая их пропасть. Не имело значения, что практически каждый день они приходили в ее больничную палату. Ее рассудок был затуманен лекарствами, она едва ли что понимала, страдая от боли, и чувствовала себя одинокой.
Мое сосредоточенное внимание прервал мягкий шуршащий звук. Существо, дремавшее в комнате прислуги, проснулось и суетливо спускалось по деревянным ступеням. Хлопнула дверца, и зашуршала листва под чьими-то стремительными шажками.
Существо, появившееся среди папоротника и листьев, размером со слоновьи уши, вполне могло сойти за гнома. Но это была всего лишь очень старая женщина. Малюсенькое создание, с личиком, совершенно измятым морщинами. Черноглазая, с белыми волосами, заплетенными в две длинные опрятные косички, кончики которых стягивали розовые ленточки. На ней был плотный цветастый халат и нелепейшие пушистые розовые тапочки. Мона вскочила, чтобы поприветствовать ее, и выкрикивала: 'Долли Джин!', затем заключила существо в свои объятья и закружилась с ней.
— Господи Боже! — кричала Долли Джин. — Так это правда, это Мона Мэйфейр! Благовоспитанное дитя, ты сейчас же поставишь меня на место и расскажешь, что на тебя нашло. Посмотри на эти туфли. Ровен Мэйфер, почему ты не сказала мне, что детка здесь? И ты, Михаэль Карри, дай-ка мне этот ром, думаешь, твоя мать не видит с небес, того, что ты натворил? Думал, меня можно не принимать в расчет. Я знаю, не надейся, что не знаю. И посмотри на Мону Мэйфейр, что ты впихнул в нее?
Мона не понимала, что со всей своей вампирской мощью раскачивает женщину в воздухе, и не отдавала себе отчета, насколько ненормально это смотрится. Зрители лишились дара речи.
— Ах, Долли Джин, это так долго продолжалось! Так ужасно долго, — всхлипнула Мона. — Я даже не могу вспомнить, когда последний раз тебя видела. Я была заперта и связана, и погружена в сон. И когда мне сказали, что Мэри Джейн Мэйфейр снова убежала, я будто впала в ступор.
— Я знаю, моя детка, — сказала Долли Джин. — Но они бы не пустили меня в комнату, у них свои правила. Но не проходило и дня, чтобы я не молилась за тебя. И в один из этих ясных дней Мэри осталась без денег и вернулась домой, или закончила в морге, с биркой на пальце. Мы найдем ее.
К тому времени мы все уже были на ногах, кроме Ровен, погруженной в свои мысли, как будто ничего не происходило. Михаэль быстро забрал у Моны, по-видимому, абсолютно невесомую Долли Джин и поместил ее между собой и Ровен.
— Долли Джин, Долли Джин, — всхлипывала Мона, пока Квинн пытался усадить ее обратно на ее место за столом.
Ровен ни разу даже не бросила взгляда ни на Мону, ни на Долли Джин. Она продолжала бормотать, в ее голове, не давая ей покоя, непрерывно рождались слова, а ее глаза безнадежно пытались пробить темноту.
— Прекрасно, присаживайся, Долли Джин, и ты, Мона, и дайте Ровен выговориться.
— А ты еще кто такой?! — воскликнула, обращаясь ко мне, Долли Джин. — Откуда, Пресвятая Дева, ты явился?
Ровен неожиданно повернула голову и уставилась на Долли Джин с видимым удивлением.
Потом снова ускользнула в себя и погрузилась в воспоминания. Пожилая женщина притихла и не двигалась.
Потом пробормотала:
— О, бедняжка Ровен, она снова не в себе.
И опять уставилась на меня, широко раскрыла рот, закричала:
— Я знаю, кто ты!
Я ей улыбнулся. Не мог удержаться.
— Пожалуйста, Долли Джин, есть дела, которые нам надо уладить, — сказал Михаэль.
— Господи Иисусе, Мария и Иосиф! — кричала Долли Джин, уставившись теперь на Мону, которая торопливо вытирала свои недавние слезы. — Моя детка, Мона Мэйфейр, — Кровавое дитя!
Потом ее глаза занялись изучением Квинна. И раздался новый вскрик, перешедший в вопль:
— Так ведь это тот, черноволосый!
— Нет, это не он, — заявила Ровен сердитым сдавленным шепотом, вновь поворачивая голову в сторону женщины. — Это Квинн Блэквуд. Ты знаешь, он всегда любил Мону.
Она заявила это таким тоном, словно сообщала ответ на все вопросы во вселенной.
Долли Джин мелко дернулась в своем стуле и, после пары наклонов и покачиваний головой, принялась вдумчиво разглядывать Ровен, которая смотрела на нее, сверкая глазами, будто впервые видела.
— Ах моя девочка, моя бедная девочка, — сказала Долли Джин Ровен. Она протянула свои маленькие ладошки к Ровен и погладила ее по голове.
