собака. Сторож, кажется, его зовут Марат, спешит отогнать зверя. Андреа дружелюбно улыбается увальню в телогрейке. Начало мая, а ему все холодно. Сама отстраняет собаку ласковым похлопыванием (помощь ей не нужна) и идет дальше.
– Андреа, подождите, – нагоняет запыхавшийся Олег. Она нехотя останавливается. – Ну нельзя же так! Из-за каких-то балалаек…
– Из-за каких-то? – вспыхивает Андреа. – Да вас… вас просто нельзя подпускать к искусству! Позиционируете себя ценителем музыки, а на самом деле собираетесь устроить здесь кладбище раритетных инструментов!
– Да боже мой, с чего вы взяли? Я обеспечу инструментам отличный уход. Все экспонаты будут выглядеть как новые.
– Вот именно, – язвительно усмехается она, – выглядеть, а не звучать! Оказывается, в этом ценность! Что-то я не слышала, чтобы у скрипок Страдивари или валькеровских органов был особенный внешний вид. А ваша фисгармония? Старая, видавшая виды деревяшка. Но она прекрасна, потому что до сих пор позволяет извлекать божественные звуки. Вы можете отполировать ее, покрыть лаком и погубить, поставив во влажное помещение. Да, забыла предупредить: для лучшего эффекта старайтесь создать в помещении резкие перепады температур – и грошовая цена вашей коллекции будет обеспечена в самые кратчайшие сроки.
Андреа разворачивается так резко, будто она только что отыграла воинственную партию на фортепиано и с грохотом захлопнула тяжелую крышку.
– А что будет в том помещении? – Сторож показывает на одноэтажное строение неправильной формы, стоящее в глубине сада. Он так неожиданно встревает в разгоревшийся спор, что Андреа останавливается, а хозяин автоматически отвечает:
– Не знаю. Я пока не решил. Может, бильярдная.
– Бильярд лучше устанавливать рядом с бассейном. Как-то логичнее. А вот отдельное здание для музыкального салона подойдет как нельзя лучше. Там легче поддерживать необходимую температуру, больше пространства. Можно не ограничивать себя малогабаритными инструментами. Может, и впрямь приобретете что-то из «E.F. Walcker».
Марат спохватывается. Что-то он разошелся. Во взгляде хозяина – явное недоумение. И женщина молчит, изучает.
– Кто вы? – Зеленые глаза смотрят настороженно, с подозрением. Тоже мне следователь нашлась.
– Мы уже знакомились, – бурчит Марат и уходит, уводя за ошейник собаку.
«Кто он, этот чудак? Явно интеллигент, хоть и притворяется простачком. Зачем притворяется? Мало ли интеллигентов сейчас ишачат в совсем неинтеллигентных местах? Ладно, черт с ним. Мысль подсказал дельную, что правда, то правда. И испаночка, похоже, смягчилась».
– Так как, Андреа, последуем совету рабочего класса?
– Последуем.
Андреа провожает сторожа напряженным взглядом. Надо же, а она думала, что круг его интересов ограничен собакой и маляршей Тоней. Вернее, только собакой. Марат явно привлекал Тоню больше, чем она его. Женщина зачем-то объявила об этой связи Андреа, как только та стала появляться на объекте. Зачем? Со сторожем она не общалась, не общается и общаться не будет.
– Считайте, договорились, – добавляет она, как только за Маратом закрывается дверь сторожки.
– Вот и прекрасно. Предлагаю отметить перемирие ужином в каком-нибудь ресторане.
Качает головой.
– Сегодня четверг.
3
– Сегодня же четверг, Наташа. Куда ты собираешься?
Они теперь ездят заниматься на другой конец Москвы. Там тоже неплохая студия фламенко, но, конечно, не такая профессиональная. Классы только три раза в неделю, хореография не предлагается, и внучка с ее данными – настоящий фаворит. Розе не по себе. А что делать? Ребенок уперся и ни в какую. Конечно, теперь больше свободного времени, можно подтянуть школьные предметы, да только хромать они стали, как раз когда образовалось это свободное время. Что с девчонкой творится? Не иначе переходный возраст уже подкрадывается. Вот характер, чистое наказание! Наградил бог Розу, ничего не скажешь.
– Пойду к Рите позанимаюсь, – не поднимая глаз, шнурует кроссовки Наташа.
– Каждый четверг одно и то же, – ворчит Роза. Она же бабушка, можно и поворчать. – Я провожу.
– Ба, соседний подъезд! Я через часик вернусь.
Девочка выскальзывает за дверь, а Роза возвращается к своим грустным мыслям.
Наташа стремглав проносится мимо соседнего подъезда и мимо соседнего дома, поворачивает на соседнюю улицу и останавливается возле стекла, у которого так часто раньше стояла Андреа. По вечерам четвергов здесь – уроки хореографии. Малышня в коротких прозрачных юбочках. Юные узкокостные создания пробуют свои силы в пируэтах, батманах, фуэте. А за окном стремительным вальсом кружится город. Опьяненные наступившей весной люди проносятся мимо, стараясь догнать запах зацветшей черемухи, опередить надвигающуюся грозу, поймать неожиданную долгожданную встречу… Охваченная всеобщей лихорадкой вновь обретенной жизни, Москва кружится, подпрыгивает в антраша и счастливо хохочет ливневым дождем, не замечая уткнувшейся в стекло девочки.
Потоки ее слез давно смешались с небесной водой. Лужица под ногами разлилась в соленое море. К окну прилипли красные заплаканные глаза, сопливый нос, дрожащие ладошки. Мокрые волосы сосульками разметались по стеклу. Зубы стучат, а губы отчаянным шепчут:
– Мама! Мамочка!
4
– Мама! Мамочка!
В этом месте Андреа всегда просыпается. Одно и то же, почти каждую ночь. Другая на ее месте сошла бы с ума, а она привыкла. Она даже ждет этого странного ночного свидания, где сон оборачивается давней явью, превращает жизнь в заезженную пластинку. В конце концов, что у нее есть, кроме мучительного сновидения? Ни писем, ни фотографий. Фотографии были, но она от них избавилась. Остались одни только разрозненные воспоминания и этот яркий упорядоченный сон. Так пусть он будет. Жаль только, своими всхлипываниями она пугает Эрфана. Котенок скатывается с кровати и нервно кружит по комнате. Не тычется в лицо мокрым носом, не облизывает плачущие глаза, не работает успокоительным, – боится пока, потом привыкнет. Случайный свидетель ее ночных кошмаров сказал бы, что Андреа оказалась в аду, а сама она не знает, как объяснить этот сон. Почему она не хочет от него отказаться? К чему стремится? Чего ей не хватает: адских мук или райского наслаждения?
Что там написал ее печатный собеседник – неисправимый меланхолик? Где же газета? Ах да. Вот и письмо:
Андреа, конечно, рождена католичкой. Но ей ли до веры в Бога? И почему она не написала ответ раньше? Он же буквально вертится на кончике ручки. Буквы падают чернилами на бумагу и выстраиваются в ряд:
– Подумайте, Анечка, – Валентин Карлович грызет дужку очков и не сводит с пациентки настойчивого взгляда. – Подумайте, девочка моя!
