отказалась от сеансов.
– Ты никого не хочешь видеть. Никого не хочешь слышать, ничего не желаешь знать! – возмущается Алка. – Самое время собрать манатки – и в монастырь.
– Я в Бога не верю.
– Правильно, – соглашается Зоя. – В монастыре делать нечего. Так же, как и у психолога, – она ловит гневный взгляд Аллы и отвечает ей тем же. – Ну, как человек может ощутить радость от жизни, если его через день пытаются вывернуть наизнанку и разложить по пунктикам все душевные муки? Молодец, Андреа! Нечего тебе делать у этих мозгокрутов. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
– Много ты понимаешь! – злится Алка.
– Да уж побольше вашего, – Зоя тоже переходит на личности. – Я, между прочим, по десять раз в год переживаю расставания. Могла бы тоже сидеть в своей конуре и киснуть от встречи до встречи. Но я же этого не делаю.
– А что ты делаешь? – неожиданно спрашивает Андреа.
Алка и Зоя быстро переглядываются. Теперь главное – не упустить проснувшийся интерес.
– Ну, разное. Два года назад был кружок макраме. Я еще его маме всякие кошелечки, пояса передавала. Она поэтому и на знакомстве настояла. Кто же откажется от такой рукодельницы? Прошлой осенью в хор ходила…
– У тебя же голоса нет!
– Я пыталась развить.
– Ну и как? – на лице Андреа наконец появляется уже забытая подругами улыбка.
Девочки опять переглядываются. Удача на их стороне.
– Ну, солировать не предлагали, но в первый ряд сразу поставили.
Андреа уже хохочет: Зоя – длинноногая златокудрая блондинка с узкой талией и пышным бюстом. Такая может просто стоять у микрофона и открывать рот под чужую фонограмму – успех обеспечен.
– Грамотный у вас руководитель.
– Да, ничего. Только петь мне уже надоело. Я теперь степ танцую.
– Почему не хамбо?[47] – иронизирует Алка.
Андреа смеется, Зоя недоуменно морщит лобик:
– Что?
– Ничего, ничего. Продолжай.
– Так вот. Представляете группу великовозрастных идиотов в подкованных штиблетах? Все ритмично перебирают ногами и улыбаются друг другу. В голове – ни одной мысли. Только «раз-два-три, раз-два-три». А потом музыка заканчивается, ты понимаешь, что у тебя получилось, и эмоции такие… такие… просто огромный радостный взрыв.
Зоя осекается и в ужасе прикрывает рот рукой. Она произнесла запрещенное слово.
Шестого февраля 2004 года Андреа стоит на перроне Павелецкого вокзала и ждет мужа. Она приехала от родителей Дима, возила им сообщение о скором появлении в семье маленького Пабло. Свекор обрадовался, обещал смастерить маленькое Добро в честь большого добра, которое творят сын с невесткой. Свекровь восторгов не проявляла. Ее мало волнует чужая жизнь, а жизнь сына для нее чужая.
Дим опаздывает уже на полчаса. Андреа еще не знает: муж не опаздывал, он боялся опоздать. Дим бросил застрявшую в пробке машину у «Автозаводской», спустился в метро и сел во второй вагон. До «Павелецкой» поезд не доехал. Раздался взрыв.
Андреа будет искать, опознавать, отказываться верить, хоронить, вспоминать, выть от отчаяния, но жизнь ни на секунду не покажется ей законченной. Она будет верить, что через месяц маленькие руки сына, которые вот уже полгода обнимают ее раз в неделю, обнимут ее навсегда и спасут.
23
«
Андреа не испытывала разочарования, вера в ней угасла задолго до личной трагедии. Родители Андреа не были религиозными людьми, не заставляли детей посещать мессы и учить псалмы. К церквям и храмам в их семье относились скорее как к памятникам истории, архитектуры и искусства, Хотя с удовольствием проводили все радостные обряды: крещения, причащения, свадьбы. Девочкой она с нетерпением, как большинство маленьких католиков, ждала праздника первого причастия для того, чтобы вслед за более старшими подругами, которым жутко завидовала, превратиться наконец в принцессу из сказки[48]. Андреа воспринимала церковь как нечто торжественное, традиционное, необходимое для соблюдения обычаев, но не обязательное. К религии и вере других людей относилась с пониманием и уважением до тех пор, пока однажды ей, пятнадцатилетней девушке, не пришлось присутствовать на похоронах ровесницы, умершей от тяжелой болезни. Андреа стояла на отпевании и не могла отвести глаз от кружевного гроба, в котором, одетая в подвенечное платье, лежала юная невеста для Бога. Ее несчастная мать стояла в изголовье, поправляла спадавший на лоб умершей венок из белоснежных цветов, гладила холодные щеки дочери и исступленно повторяла: «Кисочка моя, я буду за тебя молиться». Андреа, и без того далекой от религиозного восприятия мира, сцена показалась настолько дикой и так отчетливо запечатлелась в ее сознании, что с того момента она старалась избегать не только разговоров о церкви, религии и божьей справедливости, но даже и помыслить не могла о существовании какого-либо другого мира, кроме того, в котором жила.
Именно поэтому молодая женщина не изводит себя мыслями, что, если бы Дим носил на груди крестик, как и полагается всем крещенным, он не оказался бы в том злосчастном вагоне. Стоя у надгробного камня, Андреа постоянно думает о другом: его больше нет и никогда не будет. Они никогда не встретятся. И слово «никогда» остается неизменным.
Наверное, Алка права. Если бы Андреа смогла уверовать, ей было бы легче. Она бы нашла в себе силы найти объяснение всему произошедшему с ней, как находят святые отцы оправдания любому противоестественному горю, отравляющему земное существование человека. Может, и правда ушла бы в монастырь, как Маргарита Тучкова[49]. Во всяком случае, смогла бы отвести душу в молитвах.
А пока Андреа даже разговаривать не может на кладбище. Не с кем. Кому открывать душу? Холодному камню? Она выбирает бумагу. У газетных посланий есть человеческое лицо с разной мимикой, разным настроением, а на куске гранита с фотографией Дима всегда одни и те же обращенные в пустоту слова. А Андреа нравится, когда обращаются к ней:
Колокола – вестник новой жизни? Странно… Об этом Андреа не думает. Для нее колокольный звон – это ознаменование ухода. «По ком звонит колокол?» – вспоминает Андреа Хемингуэя. И будто в такт ее мыслям с кладбищенской колокольни разливается над могилами пронзительная мелодия. «Колокол звонит по тебе», – отвечает себе девушка. Как здесь написано? Андреа вглядывается в смятый газетный лист: «И конец печали безысходной возвестят тебе колокола». Но для того, чтобы шагнуть в будущее, ей для начала необходимо прыгнуть в прошлое.
