– Ура! – визжит Марийка, кидается ему на шею, забыв, что на ней килограммы ткани. – Давай вставай. Надевай туфли. Ой, ты же в кроссовках. Ну, ладно, для первого раза сойдет. Сейчас подберем музыку. Да отпусти меня, платье помнешь.
Она вальсирует через комнату к проигрывателю, копается в дисках, потом неожиданно откладывает их, оборачивается, помрачневшая.
– Что ты, Мась?
– Да какой смысл сейчас тебя учить? Все равно за два года все забудешь.
– А мы с тобой в каждую встречу репетировать будем.
– Где? В твоих гостиничных номерах? Это же не комнаты, а шкафы какие-то. Разве можно танцевать вальс в шкафу? – Марийка совсем расстраивается, а Марат улыбается.
– Что ты смеешься?
– Чудачка ты! – Марат не сводит глаз с юного, нежного голубого облака. – Я у тебя кто?
– Ну, дирижер.
– Не «ну, дирижер», а просто дирижер. А дирижер где работает?
– В оркестре, – пожимает Марийка плечами.
– А оркестр где играет?
– В яме, – хохочет девушка. Марат решительно не собирается терпеть такого издевательства. Не обращая внимания на кокетливые увертки и игривое упорство, он вытряхивает Марийку из платья и доказывает ей, что умеет отлично дирижировать не только оркестром, но и женским телом.
– Значит, мы будем танцевать на сцене? – спрашивает она чуть погодя.
– Угу… – урчит довольный Марат.
– По-настоящему?
– Угу…
– Ну, давай, давай, – задергала, затормошила. – Вставай. Одевайся скорей. Да, ладно, и без футболки нормально. Так, держи меня. Не здесь, выше. За талию возьми. Да не прижимай ты так, я же задохнусь. Вот. Теперь нормально. Ну, поехали: раз-два-три, раз-два-три…
Марат щурит колючие глаза. Небо чистое – солнце жгучее.
– Эй, мужик, – долетает из дыры в заборе. – Вы чего тут с собакой сторожите, что ли?
На территорию протискивается молодой парень в темном костюме. В ухе – гарнитура, в руке – рация, в голосе – подозрительность, во взгляде – металл.
– Мы…
– Платят нормально?
– Не жалуемся, – усмехается Марат.
– Слушай сюда. В два раза больше, чем у тебя сейчас, и перебираешься сторожить к нам. Только срочно надо. Сторож отвалил, а шеф ремонт только начал. Дом поставили, кучу материала для отделки завезли, а сторожить некому. Давай, не раздумывай. Оружием обеспечим, главное, у тебя пес в наличии. Местные туда, где собаки, не шастают.
– Ты знал? – шепчет Марат, и ему кажется, что пес лукаво подмигивает и слегка наклоняет нечесаную морду. – Нам еще корм понадобится для работника, – кивает он в сторону мохнатого спасителя.
– Сделаем. Пошли.
– Ну пошли, – поднимается Марат. Собака трусит за ним.
Они идут по тропинке к одному из многочисленных строящихся в округе особняков. Этот, пожалуй, самый претенциозный. Хотя, несмотря на масштаб работ, уже сейчас видно, что размах будет выполнен со вкусом.
– Неплохо дизайнеры поработали, – не скрывает одобрения новый сторож.
– Да не, какие дизайнеры. Это все шеф сам идеями фонтанирует.
– Любитель Гауди, – оглядывается по сторонам Марат.
– Что?
– Ничего.
Черт, чуть не выпал из образа сторожа. А местечко на редкость интересное. Просто настоящий памятник «пламенеющему» варианту испанского модерна: параболические бетонные арки, многочисленные детали, узкие окна, галереи, монументальный вход, угловые башенки со шпилями, причудливый декор. В общем, смесь неоготики с модехарой[16]. И сад обещает стать мини- копией «парка Гуэль». Отделка еще не начата, но видно, что парк – нерегулярный, а под пленкой бережно покоятся глыбы необработанного камня и ждет своего солнечного часа цветная майолика.
– Мы, пожалуй, останемся.
Марату сложно признаться, что ему любопытно познакомиться с хозяином особняка. За год «малярных работ» ни один из работодателей не вызвал в нем ни грамма интереса. А тут за один день – и небывалое раньше раздражение, и неподдельное удивление. Что это? Равнодушие разжимает тиски?
– Ну, ты оглядись пока. Сейчас вернусь, покажу сторожку.
– Слушай, – не может удержаться Марат. И что это с ним сегодня такое? – А если я тут прихвачу что- нибудь из штучек-дрючек и смоюсь по-тихому?
– Чего? – Тип в костюме смотрит на сторожа, как на сумасшедшего. – Даже не думай. Найдем и закопаем вместе с собакой.
Пес поджимает хвост.
– Не дрейфь, – шепчет Марат. – Ничего с твоей шкурой не случится. И вообще, ты слышал? Я выбил для тебя полный рацион. Так что с тебя причитается.
Собака отворачивается, состроив, как кажется Марату, презрительную морду.
– Ну, не злись, дружок. Конечно, это все ты для нас устроил. Спасибо. Меня, кстати, Марат зовут. А тебя? Ну-ка, ой, да ты девочка. Извини. Значит, ты вторая сучка, встреченная мной сегодня. Извини, брат, судьба. Будешь Милой. Да, и охранять архитектуру Гауди Миле вполне подойдет[17].
11
– Вот эта подойдет, – Андреа придирчиво рассматривает открытку. – Это точно Стокгольм?
– Да, пиши.
– Куда ты потом?
– Милан и обратно домой.
– Держи. Опустишь в Стокгольме, ладно? А с Миланом у тебя открытки случайно нет?
– Нет, – расстраивается Зоя. – Там я еще не была.
– Тогда покупаешь там, оставляешь на ней след от помады, чирикаешь буковку «А», и огромное, огромное тебе спасибо.
– Да не за что. В первый раз, что ли?
– А ты почему такая грустная? – Обычно перед поездками Зою лихорадит, она беспрерывно щебечет, рассказывает о планах, о нарядах, которые возьмет с собой, о ресторанах, в которых будет обедать, о приемах, на которых будет блистать. Ее швед – большая шишка. Андреа думает, ей нет никакого дела до Зоиной болтовни, но сегодня подруга молчит, и Андреа не по себе.
– Я согласилась познакомиться с его мамой, – сообщает Зоя с неподдельным трагизмом.
– Ну и молодец. Давно пора.
– Ты не понимаешь! А вдруг я ей не понравлюсь?!
– А вдруг я им не понравлюсь? – Андреа подбрасывает на ухабах проселочной дороги. Она испуганно хватается за низ живота и делает отчаянные знаки. Машина тормозит. Девушка выползает из «уазика», и ее долго, надрывно выворачивает. Андреа бледная, изможденная, уставшая, отчаявшаяся, беременная и довольная.
