Настоящее христианство

изучает именно такие феномены, которые можно воспроизвести в условиях лаборатории. Однако с исторической наукой дело обстоит иначе. Историк изучает события, которые случились однажды, и даже если для них можно подобрать какие–то параллели, каждое историческое событие уникально. А исторические аргументы здесь достаточно однозначны. Повторю: самое логичное объяснение возникновения христианства после казни Иисуса — объяснение, с которым даже и рядом невозможно поставить альтернативные гипотезы, — то, что Иисус действительно на третий день вернулся к жизни в преображенном теле.

Разумеется, этот аргумент (как и любые другие) не может вынудить кого–либо поверить в воскресение Иисуса. Человек всегда может сказать: «Хорошо, у меня действительно нет лучшего объяснения возникновения христианства; но, поскольку я знаю, что мертвые не возвращаются к жизни, должно существовать какое–то иное объяснение». Эта позиция вполне логична. Но проблема здесь заключается в том, что вера в воскресение Иисуса вынуждает нас, по меньшей мере, поставить под сомнение некоторые суждения, которые кажутся нам бесспорными и неизменными. Или, если выразить ту же мысль позитивно, эта вера требует от нас отказаться от такой картины мира, в рамках которой подобные вещи невозможны, в пользу другой, принимающей во внимание Бога Творца, открывшегося Израилю, а затем, полнее, явленного Иисусом, где воскресение имеет великий смысл. Невозможно заставить человека верить, но можно бросить вызов его неверию. Именно это и происходило с самого начала тогда, когда люди свидетельствовали о воскресении Иисуса.

И отчасти мы можем найти параллели к явлениям подобного рода в самом мире современной науки. Нынешние ученые — скажем, если речь идет о тех, кто занимается астрофизикой или квантовой механикой, — постоянно предлагают нам принять какие–то положения, которые кажутся нам странными или, более того, нелогичными. И даже описывая такое распространенное явление, как свет, они говорят о том, что это одновременно и волны, и частицы, хотя две эти вещи кажутся нам несовместимыми. Так, иногда, чтобы понять смысл явлений, которые мы видим, нам приходится изменить свое мировоззрение, ощущение, что возможно и что нет, и придать ему новую форму. То же самое происходит с нами, когда мы сталкиваемся со свидетельствами о воскресении Иисуса.

Но в чем заключается смысл воскресения? Отвечая на этот вопрос, прежние поколения западных христиан совершали один ужасающе ложный ход. Сталкиваясь с секулярным миром, в котором люди все настойчивее отвергали веру в любые формы жизни после смерти, многие христиане начали говорить: воскресение Иисуса свидетельствует о том, что «жизнь после смерти» существует. Но это только усиливает путаницу. Воскреснуть — это вовсе не то же самое, что «отправиться на небо после смерти». Строго говоря, воскресение указывает не на «жизнь после смерти». Но оно прямо и непосредственно указывает на телесную жизнь после какого–то периода телесной смерти. Воскресение — это второй этап жизни после смерти: это жизнь после «жизни после смерти». Если воскресение Иисуса и «доказывает» что–нибудь относительно загробной жизни, оно говорит только о втором этапе. Но, что удивительно, нигде в канонических евангелиях и Деяниях святых Апостолов авторы, говоря о воскресении, не пытаются утвердить на нем веру в загробную жизнь. Они вместо этого говорят нечто иное: «Если Иисус был воздвигнут из мертвых, значит, новый Божий мир, Царство Бога уже началось, а потому нам предстоит много работы. Мир должен услышать о том, что Бог Израилев, Бог Творец совершил через своего Мессию».

Иногда же мы сталкиваемся с более глубоким непониманием вопроса. Некоторые люди пытаются вставить пасхальные события в рамки «второго варианта ответа» на вопрос о Боге и мире, о чем мы говорили выше, — то есть в рамки такой картины, где Бог существует на максимально возможной дистанции от мира. Такой Бог, который обычно отсутствует и находится вне нашего мира, иногда вступает в него и совершает удивительные действия, которые (в рамках данной картины) выглядят как вмешательство или вторжение в обычное положение вещей. Сегодня большинство людей называет подобные действия «чудесами» или «сверхъестественными явлениями». И когда люди понимают воскресение Иисуса в таком ключе как «величайшее чудо», слушатели обычно отвечают: «Хорошо, Иисусу повезло, а как остальные? Если Бог умеет делать такие волшебные фокусы, почему он не сделал ничего подобного в случае холокоста или Хиросимы?»

На это можно дать такой ответ: воскресение Иисуса, да и все другое, связанное с ним, просто не вписывается в рамки второго ответа в любых его вариантах. (Стоит добавить, что оно не вписывается и в рамки первого ответа, хотя иногда кто–то предпринимает попытки превратить Иисуса в новое проявление «естественных» процессов.) И если воскресение имеет какой–либо смысл, то только лишь в рамках классического иудейского мировоззрения, которое я назвал третьим ответом: хотя «небо» радикально отличается от «земли», они не полностью отделены друг от друга, но пересекаются и взаимодействуют таинственными и многообразными способами, а потому Бог, создавший и небо, и землю, действует и изнутри нашего мира, и извне, разделяет боль мира и даже взваливает ее на свои плечи. Православные церкви постоянно подчеркивают, что с воскресением Иисуса из гроба вышло новое творение, родился мир, полный новых возможностей. И поскольку к этим возможностям относится и то, что сами люди заново оживут и обновятся, воскресение Иисуса не делает нас пассивными и беспомощными наблюдателями происходящего. Нас приподняли и поставили на ноги, мы начали дышать новым воздухом, и нам поручили идти в мир и нести туда новое творение.

Именно такое понимание воскресения прямо соответствует тому взгляду на жизнь и миссию Иисуса, который я представил. Если Израиль должен был стать тем народом, с помощью которого Бог избавит свое возлюбленное творение, если Иисус верил в то, что он как Божий Мессия сам должен выполнить предназначение Израиля, и если он действительно пошел на смерть, чтобы принять на себя всю тяжесть мирового зла и истощить его силу, — тогда перед нами действительно стоит великая задача. Иисус написал музыку, которую нам предстоит исполнить. Первые христиане это понимали и старались это воплотить. Когда Иисус вышел из гробницы, вместе с ним восстали справедливость, духовность, взаимоотношения и красота. В Иисусе и через него произошло нечто такое, что сделало этот мир иным местом — таким местом, где небо уже соединилось с землей навеки. Божье будущее вторглось в настоящее. И теперь уже мы слышим не отзвуки, но сам голос. И этот голос говорит нам об избавлении от зла и смерти, а потому — о новом творении.

* * *

Те первые христиане, которые ходили за Иисусом во время его краткого общественного служения, еще не могли себе представить божественного Мессию. Нам это трудно понять отчасти потому, что сегодня слово «Христос» используется либо как имя собственное («Иисус Христос»), либо как самостоятельный «божественный» титул. Подобным образом выражение «Сын Божий» часто используют так, как если бы оно само по себе значило «второе лицо Святой Троицы». Но это не так — по крайней мере, было не так до тех пор, пока христиане не стали придавать этому слову новый смысл. Вначале же это был еще один термин со значением «Мессия». Библия называла грядущего Царя приемным сыном YHWH. Это, вне сомнения, высочайшее звание для человека, но оно вовсе не содержит указания на то, что такой Царь будет воплощением, в буквальном смысле слова, самого Бога Израилева.

Однако с самого начала христианства мы видим одну удивительную перемену представлений учеников, которую опять же совершенно невозможно объяснить иудейской традицией. Первые христиане строго придерживались иудейского монотеизма, но при этом с самого начала заговорили о божественности Иисуса. Причем, говоря об Иисусе, они использовали те самые слова и категории, которые создали иудеи предыдущих веков для того, чтобы говорить о присутствии и действии единого истинного Бога в нашем мире: Присутствие (связанное с Храмом), Тора, Слово, Премудрость и Дух. Они говорили, что Иисус был уникальным воплощением Бога Израилева, что пред его именем преклонится всякое колено на небесах, на земле и в преисподней, что все было создано через него, а ныне все воссоздано через него, что он был живым воплощенным Словом Бога, что, если можно так выразиться, божественность Бога необычайно глубоко отпечаталась на его личности и наполняет его всего. Первые христиане вовсе не желали отступать от иудейского монотеизма, но настаивали на том, что стремятся понять его подлинный смысл.

И они заговорили об этом вовсе не в III или IV веках, после долгого периода богословских размышлений