нехорошими мыслями, только я вспоминал птицу, сны и… отца. Зачем вызвали отца и почему так срочно? Наверное, надо было волноваться об этом, но меня мучили другие мысли… реальные проблемы отступали под натиском мистических чувств. Я не выдержал и попросил маму разыскать отца и предупредить строго- настрого, чтобы озаботился своим здоровьем и не участвовал без острой надобности в застольях.
Успокоенный обещанием, я приступил к организации ожидаемой со вчерашнего вечера встречи. Выставив журнальный столик на балкон, на самое полуденное солнце, расположив вазу с фруктами и запотевшую после холодильника бутылку шампанского на каменном полу террасы в единственной там тени от моего кресла, я пригласил прекрасную соседку на этот импровизированный пикник. Разговор особо не клеился. Может, причиной тому августовская жара, может, то, что мы были мало знакомы, может, то, что в соседнем номере лежала на диване и смотрела телевизор ее мама, и мы отчетливо слышали его звуки, а может… тревога не покидала меня. Не вытерпев, я извинился, вернулся в прохладу номера и еще раз набрал номер родительского дома.
Мама, удивившись третьему звонку за день, сообщила, что папа долетел нормально, устроился тоже хорошо и сейчас поехал в Главк к руководству. Я успокоился… Шампанское, улыбки, неожиданно замолчавший телевизор в соседнем номере — мать девушки ушла в парикмахерскую, растопили лед общения, и мне девушка стала нравиться все больше и больше, и я, с интересом слушая ее милое щебетание с рассказами о студенческой жизни, любовался ее небесно-голубыми глазами, в которых отражались солнечное небо Сочи и я.
Отдых обещал быть прекрасным и романтичным в этом сезоне. Допив шампанское, мы заметили, что немного припозднились на обед. Сходив на него, прихватили с десерта мороженое и, вернувшись на балкон, развалившись в шезлонгах, ели, смеясь, таявший быстро на солнцепеке пломбир. Ели и болтали уже как старые знакомые, любуясь яхтами в далеком море. Вскоре голубоглазка ушла по настоянию своей матери, «повторять язык», а я вернулся в номер. Три часа после полудня… на пляж идти рано, еще пекло. Что делать? Вспомнил про дом.
В Новосибирске сейчас уже вечер… Тревога… тревога опять выползла из глубины души. Я набрал номер. «Все нормально», — как из далека, отдаваясь эхом в эфире, отозвался голос мамы. Я повесил трубку и лег на прохладу простыней поваляться полчасика перед пляжем. Закрыл глаза и старался задремать… тут звонит телефон. Почему-то мое сердце неожиданно затарахтело с большой силой, на секунду страх ударил в спину холодной плетью. Я взял трубку…
Потом мама рассказывала: «19 августа, 20 августа моя душа спокойна, не летит, распластав крылья, чтоб защитить своего ребенка. Она уже взрослая. Уверена, ей сейчас хорошо, родители и так надоели со своей опекой и наставлениями.
21 августа. С утра стала готовиться к приезду молодых. Ведь они должны к 17 часам приехать обязательно, чтобы обсудить в ресторане меню свадебного стола и сценарий торжества. Как будто не было никакого предчувствия. Приготовила что-то на ужин. Когда поняла, что опаздывают, рассердилась. Очень не хотелось, но поехала сама в ресторан. Казалось, спокойна. Но, как потом вспоминали, я была странной, заторможенной, как будто где-то далеко, с отсутствующим взглядом. Когда шло наше обсуждение свадьбы, детей уже полчаса не было в живых.
Пришла домой. Все время подбегала к окну на шум машин. Как по чьему-то приказу, походила по комнатам, всюду ли порядок. Зачем-то у себя в спальне застелила постель праздничным покрывалом. Зашла на кухню. Остановилась, почувствовав какой-то жар. У стены справа от двери стоял какой-то невидимый столб сильного тепла. Вдруг, как с затуманенным сознанием, иду к шифоньеру в спальне, достаю Танины черные гофрированные брючки с двумя поясками-ленточками, отрезаю их ножницами, иду к двустворчатой двери гостиной и завязываю на обеих ручках траурные бантики. Нервничаю. Минут через двадцать как споткнулась об эти черные бантики. Пронзил ледяной ужас! Что это я, с ума сошла! Быстро развязала. Раздался звонок в дверь. Иду к двери, смотрю в глазок — милиционер. За спиной голос: „Не открывай! Не открывай!“
По-видимому, молоденький милиционер побоялся сказать страшную весть. Он только спросил, здесь ли живет такая-то и знаю ли я такого-то? „Что случилось?“ „Позвоните по такому-то телефону“. И ушел.
Я в полной уверенности, что задержали за что-то машину Сергея, звоню. В это время на экране телевизора наш папа дает интервью, смотрит на меня с экрана, а мне официальным голосом говорят в трубке: „На таком-то километре в такое-то время произошло ДТП“, — и перечисляют фамилии, а через черточку — „труп“. Я одна в Новосибирске, муж в Москве в командировке, Вадим в отпуске в Сочи. Я стала метаться по квартире с криками — не может быть, не может быть! Потом меня как частично парализовало, когда я кинулась звонить сыну. В то время мобильных телефонов у нас не было. Но накануне Вадиму приснился сон, где он из руки в руку пересыпал жемчуг, он позвонил и дал свой телефон в номере санатория, волнуясь о папе. Скрюченными пальцами еле набрала номер. Сейчас понимаю, что надо было его пощадить, но в тот момент я не понимала, что делаю.
Не помню, что я пыталась сказать, но он не стал слушать, приказал выпить что-то. Я никогда никаких лекарств не пила, но почему-то где-то рядом под рукой оказалось то, что надо. Не знаю, что он пережил, как он долетел до Москвы, а потом в Новосибирск. После разговора с Вадимом, как по чьему-то повелению, я позвонила дежурному Управления мужа. Сказала, что случилось, чтоб его нашли в Москве, но не говорили до его прилета домой о несчастье»…
Я взял трубку… И услышал женский плач, рыданье… Это была моя мать. Все страхи этих суток мгновенно ворвались в мою душу и тело, вытесняя сознание… Я чувствовал, что мать силится что-то сказать, но не может. Я, боясь услышать что-то страшное, как будто еще на что-то надеясь, закричал скороговоркой, не слыша своего голоса, в трубку: «Я не хочу тебя слушать! Слышишь! Выпей валидол и успокойся!»… Наконец она смогла произнести первые слова, и я не узнал голоса мамы: «Вадим, Таня погибла…»
Фраза, после которой жизнь делится на до и после, фраза, которую, услышав, ничего не вернешь, и мысли о желании отмотать назад время или то, что это сон, уже не могут спасти, и эта фраза миллионами эх уже стучит вновь и вновь в твоей голове, и тебе становится тошно от страха и неотвратимости сознания, что твоей сестренки уже нет.
Что было в последующие несколько часов до утра, я не люблю вспоминать. Был сплошной туман, я, обычно человек действия, умеющий решать почти нерешаемые задачи, не мог сделать уже ничего. Поэтому, выйдя на балкон, я выпил прямо из горлышка треть уже горячего от солнца коньяка и, вернувшись в номер, выпил две таблетки реланиума, которые с сочувствием мне дала соседка, запивая тем же коньяком. Забылся до утра, чтоб встать в пять, покидать вещи в чемодан и вылететь из Сочи, транзитом через Москву, в Новосибирск, чтоб увидеть Таню в последний раз в холоде и полумраке морга… Но это было уже на следующий день, другой день другой жизни, в которой сестры уже не было…
Апрель 2008, Москва.
НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ЛЕТА
ПЯТЬ ТЕТРАДЕЙ МОЕЙ СЕСТРЫ
Вадим Печенкин. Пять тетрадей моей сестры
Грозовые тучи медленно ползли по сумрачному небу. Оно было похоже на темно-серый мрамор. В моем кабинете, за дверью, разрывая тишину, надсадно звонил телефон. Стремительно распахнутая дверь пахнула на меня грозовой свежестью открытой форточки. Почти мгновенно сорванная, трубка ответила короткими гудками. Опоздал. Кто мог звонить? Подруга, родители, друг? Или, может, по делу? Но повторный
