страхи и прочь сомнения.
— Точно найдутся, — твердо обещает Женя.
— Славно! — В тоне заведующей прослеживается явное облегчение, а в глазах снова загораются задорные искорки. — Боитесь? Всегда страшно начинать что-то новое.
— Боишься? Всегда страшно начинать что-то новое. — Сессиль так тщательно размешивала сахар в чашке кофе, будто пыталась растворить в ней всю свою грусть от предстоящего расставания. Они сидели с Женей в аэропорту Парижа. До рейса на Сидней оставалось всего полтора часа, а девушки все еще не могли поверить в то, что одна из них действительно войдет в самолет.
— Боюсь. — Жене не к чему хорохориться перед подругой.
— Не переживай! Бриары, афалины — какая разница.
— Я не из-за этого волнуюсь.
— А из-за чего?
— Из-за тебя, из-за Дижона, из-за родителей. Работа — лишь один из пунктов, который придется сменить.
— Может быть, у тебя такая карма.
— Какая?
— Круто менять свою жизнь раз в три года.
— Не знаю. Я же не собиралась этого делать, не планировала заранее.
— Но ведь жить с Майком ты собиралась?
— Ага.
— И как ты, интересно, себе это представляла?
— Не знаю. Он ведь так горячо уверял меня в том, что в Австралии найдутся бриары…
— Вот ты и проговорилась! Значит, все-таки дело в дельфинах. Именно это тебя и пугает.
— Да нет же, Сессиль, я просто…
— Ты просто влюблена и хочешь жить со своим избранником. Только бриары к нему не прилагаются, Жени.
— Я знаю.
— Ты сделала правильный выбор. И не думай, что я сержусь. В конце концов, это вообще не мое дело.
— Ты все-таки сердишься.
— Мне просто жаль, что твой труд пропадет зря.
— Как это зря? Я получила степень, без нее меня вряд ли взяли бы в океанариум Сиднея. А французские собаководы, между прочим, и ты в том числе, приобрели пособие по психологии бриаров.
— Ну да, у австралийских океанологов, наверное, нет руководства по поведению дельфинов.
— Ошибаешься. Там работала знаменитая Карен Прайор, у нее куча книг по психологии и дрессуре.
— О-ля-ля… Значит, у тебя будет сплошная практика, и прощай, наука!
— Сессиль, ты же понимаешь, что я бы все равно уехала.
— Понимаю.
— Тогда нужно радоваться, что я нашла работу, смогу применять свои знания и одновременно изучать что-то новое, а не просто глазеть на океан в тоскливом ожидании, когда же муж-хирург заглянет наконец домой между дежурствами.
— Я радуюсь, Жени, радуюсь. Я все понимаю.
— Нет, не все! Ты не понимаешь, что теперь, когда он из студента превратился в ординатора, у него нет никакой возможности срываться с места и лететь на другой конец земного шара так часто, как он это делал раньше.
— Но когда он летал к тебе, он не бросал при этом свое дело, а ты вынуждена поступить именно так.
— Да, вынуждена. Но я не жалею. Чувствуешь разницу?
Объявили посадку, прощание не получилось таким теплым, каким должно было быть. Женя не думала, что объяснение с подругой станет настолько тяжелым. Она ожидала больших сложностей в разговоре с родителями, которые приезжали к ней в Дижон на защиту. Но когда Женя объявила о том, что не только не собирается теперь возвращаться в Москву, а намерена уехать еще дальше, она готовилась услышать все, что угодно, за исключением того, что услышала на самом деле.
— Ты надеялась нас удивить этой новостью? — с улыбкой спросила мама. Папа был скорее грустным, но все же и в его глазах отчетливо читалось одобрение.
— Я… — Женя опешила. — Нет… да.
— Что же может быть странного в том, что ты собралась замуж за человека, с которым встречаешься уже третий год?
— Мы пока не женимся, просто будем жить вместе.
— Это не имеет значения.
— Нет? — Сказать, что Женя была поражена — ничего не сказать. Ее мама, которая скорее гордилась своим ханжеством, чем стеснялась его, спокойно смирилась, а вернее, была даже довольна тем, что ее ненаглядная старшая дочь уезжает так далеко и, по всей видимости, навсегда. — Я буду работать с дельфинами, — зачем-то добавила девушка, будто хотела проверить, вызовет ли какой-то протест хотя бы эта информация.
— Прекрасно!
— Прекрасно? И ты говоришь это без тени ехидства, без всякой колкости, без каких-либо замечаний типа «сменила шило на мыло, сухопутных на водоплавающих, лапы на плавники»?
— Мне кажется, Женечка, теперь не имеет никакого значения, что ты будешь делать какое-то время, будь то бриары, белухи или прочая живность.
— Какое-то время?
— Ну, до тех пор, пока не родишь ребенка и не станешь наконец заниматься тем, чем должна заниматься женщина.
— Мамочка, сейчас большинство прекрасно совмещает семью и карьеру. Вот Линда…
— Я прекрасно знаю, кем является мама Майка. Но знаешь, что я тебе скажу? Если бы она не была таким распрекрасным хирургом, твой молодой человек имел бы очень неплохие шансы стать известным музыкантом.
— Мам, Майк никогда не хотел идти по стопам отца.
— Потому и не хотел, что перед глазами все время был другой пример.
— Мамуль, ну, какая разница: певец он или врач?
— На самом деле никакой, Женюра. Самое главное, что ты выйдешь замуж за достойного человека.
Женя не стала продолжать разговор. Она подозревала, что мама имела в виду отнюдь не добродетели Майка, а его социальное и материальное положение, и хотя отчасти понимала, что обеспеченность ее будущих родственников не могла не повлиять на благосклонное отношение родителей к ее браку с иностранцем, она все же предпочитала лишь догадываться об этом, а не обсуждать открыто. Ей почему-то было стыдно, как будто и в ее собственных чувствах могли углядеть какой-то расчет. И то обстоятельство, что она не имела ни малейшего представления о происхождении Майка до своего визита в Австралию, отчего-то не могло помочь ей избавиться от неприятного ощущения всеобщей подозрительности окружающих.
Поэтому и в прощальном разговоре с Сессиль не получалось отделаться от чувства какой-то вины, недосказанности и от молчаливого упрека со стороны подруги. И хотя Женя была уверена в том, что, если бы ей снова предложили возможность выбирать, она поступила бы так же: оставила бриаров ради любви, — поведение француженки заставляло ее снова и снова сомневаться в правильности выбора. Нет, она не подвергала ни малейшим сомнениям глубину своих чувств к Майку, но и любовь к бриарам не хотела ее отпускать. Мысль о том, что придется заниматься психологией дельфинов, ее и страшила, и будоражила одновременно. И оттого, что где-то в душе все же трепетал неподдельный интерес к афалинам, моржам и
