гестаповцы истязали Ревякина и его друзей, задавая одни и те же вопросы: «Где находится рация? От кого получали задания? Кто из подпольщиков остался на свободе?» Герои-севастопольцы молчали. А борьба продолжалась: в городе появлялись листовки, рация, укрытая в горах, точно по расписанию выходила в эфир.
14-го апреля 1944 года, когда бои шли на дальних подступах к Севастополю, узников повели на расстрел. По сигналу Ревякина они разом бросились на палачей, и все погибли.
«Сколько прекрасных людей, подлинных героев, погубили эти ничтожества, предатели, которым лучше бы не родиться на свет, — подумала я. — Надо карать их беспощадно, чтобы другим неповадно было. Многое можно простить, но не предательство».
Мы приземлились на рассвете после седьмого вылета — ещё одна максимальная крымская ночь позади. Перед глазами — горящие катера, транспорты, баржи, разбитые самолёты в канонирах, груды искорёженных автомашин.
«Самые удобные минуты для немецких лётчиков, — размышляла я, сидя в кабине. — Для нас уже светло, для дневных полётов ещё темно. И с Сапун-горы аэродром не виден — дым, пыль, темень».
— Слетаем ещё? — спросила я штурмана. — Наверно, сейчас немцы выкатывают самолёты из капониров. Понимаешь — пауза. Не такие они дураки, чтобы не воспользоваться этим.
— Конечно, слетаем. Если, сидя в Севастополе, они упали духом, то на Херсонесе тем более. Надо бить их без пауз, без передышки. Зарылись, как кроты, в землю, упиваются шнапсом, а воды нет.
Выслушав мой рапорт, Бершанская сама предложила:
— Сделаете ещё один вылет?
— Сделаем.
— Очень прошу, будьте внимательны…
На мыс Херсонес мы заходили со стороны моря.
— Какой-то предмет но курсу справа, — доложила Валя. — Брошу САБ.
Это была подводная лодка. От мыса к ней шёл катер, но неожиданно круто отвернул в сторону. Лодка погружалась: нас услышали.
— Бей, — крикнула я, отжимая ручку управления от себя. — Залпом!
Рванули взрывы, катер шмыгнул в Казачью бухту и скрылся в камышах. Валя, перегнувшись через борт кабины, молчала.
«Если бы знать, — подумала я, — выключила бы мотор, заранее спланировала».
— Рубка была ещё над водой, — заговорила наконец Валя. — Бомбы взорвались справа и слева от неё, как по линейке. Потопили или нет?
Я пожала плечами.
— Во всяком случае, помяли, — продолжала Валя. — И заставили кого-то вернуться на берег. Подлодка больше сюда не сунется. Может быть, завтра, если уцелела. Давай прилетим в это же время, подкрадёмся. Катер выследим.
На аэродроме — три повреждённых транспортных самолёта, никаких перемен. Возможно, мы опоздали. Валя сбросила термитные бомбы, легли на обратный курс.
У основания мыса — свалка автомашин и трупов. Немцы давно уже не хоронят убитых. Настоенный на трупах воздух вызывает тошноту.
Со стороны Сапун-горы и Малахова кургана по немецким позициям ударили «катюши», потом заговорила тяжёлая артиллерия. Мыс Херсонес, казалось, разлетается на куски.
— Артподготовка, — сказала Валя, — Будет штурм. Последний, решительный.
«Вряд ли, — мысленно возразила я штурману. — Какой смысл посылать людей в лобовую атаку, когда можно добить эту группировку огнём артиллерии, танков, авиации? Всё равно немцы долго не продержатся».
Канонада неожиданно прекратилась. «Значит, штурм, — огорчилась я. — Торопятся генералы. И такая короткая артподготовка. Непонятно».
Когда мы заходили на посадку, из-за облака вывалился «Мессершмитт». Он летел, снижаясь, прямо на нас. Я отвернула, понимая, что это уже бесполезно. Сейчас увидим вспышки, и всё будет кончено.
«Сами напросились: сидели бы сейчас в столовой, пили бы мускат, смеялись. И было бы всё впереди, а теперь… Как сердце чуяло — взлетел с Херсонеса. Значит, судьба такая. Не хочется ни о чём думать…»
Истребитель пронёсся метрах в пятнадцати, лётчик даже не повернул головы в нашу сторону. На бреющем полёте подлетел к аэродрому. «Как в Карловке, — подумала я. — Зенитчики проморгали».
«Мессер» вдруг резко отвернул в сторону и скрылся в сумерках в западном направлении. Всё это произошло в считанные секунды, хотя для нас они были очень долгими. «Похоже, потерял ориентировку, — решила я. — И стрелять ему нечем, где-то израсходовал весь боезапас на наше счастье».
— Мечется, как угорелый, — проворчала Валя. — Девушек пугает. Ты видела, какое у него лицо? Бледное, как у мертвеца. Спать не буду. Откуда он взялся? Даже пистолет не успела вынуть. Не везёт нам сегодня, всю дорогу опаздываем. Молодой совсем, может быть, ещё не обстрелянный. Наверно, встретился с нашим истребителем и ошалел от страха. Я лица его испугалась, а что расстрелять может, не подумала, не успела. Только когда воздушной волной обдало, мамочка моя, это же смерть на нас дыхнула… А ты почему молчишь? Страшно было?
— Ни капельки. Ещё этого нам не хватало, «мессеров» бояться, я уже к ним привыкла.
— Ты всё шутишь, Магуба-джан. А вдруг он вернётся?
— Зенитчики собьют. Или ты — из пистолета.
— Я плохо стреляю, хуже всех. Рука почему-то дрожит… В Румынию полетел, наверно.
Позднее мы узнали, что немецкий лётчик посадил машину на аэродроме соседнего, мужского полка, понял, видимо, что залетел не туда, пытался взлететь, но путь ему преградил бензовоз. Лётчика взяли в плен, он был невменяем.
Наши генералы оказались на высоте. В это утре, 12-го мая 1944 года, блокированным немецко- румынским частям был предъявлен ультиматум. Когда истёк срок, наша артиллерия открыла ураганный огонь, гитлеровцы не выдержали и капитулировали. Пятидесятитысячную фашистскую армию мы сокрушили за двое суток!
Эту приятную новость нам сообщили девушки-техники, которые первыми подбежали к самолёту. У меня хватило сил дойти до общежития. Опустилась на ступеньку, закрыла глаза… Предложили бы в этот момент поднять соломинку, я бы не смогла.
Рядом переговаривались девушки:
— Самолёты на прикол, завтра выходной!
— Подъёма не будет!
— Ни полётов, ни занятий, ничего, делай что хочешь. Даже не верится.
— Магуба-джан, готовь парадную форму, вечером собрание, потом праздничный ужин и концерт, слышишь?
— Целый месяц без потерь, как здорово…
Когда смысл последней фразы, дошёл до моего сознания, усталость сразу улетучилась, я встала.
— Гутен морген! Доброе утро!
— Что тебе снилось?
На собрание, посвящённое окончанию боевых действий в Крыму, прибыл генерал-майор Кузнецов с группой офицеров. Зачитал приказ Верховного Главнокомандующего, в котором выражалась благодарность Сталинградской авиационной дивизии, значит, и нашему полку.
— Крым полностью очищен от немецко-фашистских захватчиков, — сказал генерал. — Мы захватили 25 тысяч пленных, в том числе командующего 17-й армией генерал-лейтенанта Бемэ. Всего в Крыму с 8-го апреля по 12-е мая немцы потеряли 100 тысяч человек — 40 тысяч убитыми и 60 тысяч пленными. Сколько их утонуло в море — неизвестно.
«А наш полк с тех пор, как стал базироваться в Крыму, — с гордостью подумала я, — не потерял ни одного человека. Вот как надо воевать!»
Бои в Крыму были, как никогда, тяжёлыми. Потом девушки говорили, что ничего страшнее полётов на Севастополь не было за всю войну. Нашему полку повезло? Да, пожалуй.
