Две девушки из нашей штурманской группы встретили в столовой знакомых ребят, вместе учились в университете, и после обеда прошлись с ними по улице. Боже мой, что тут поднялось! Вечером собрались и обрушили на их головы свой праведный гнев: «Опозорили всю группу! Весь полк!» Девушки в слёзы: «Больше не будем…»
— Ну и что, исключили их из комсомола?
— Нет, ограничились обсуждением.
— Напрасно, жаль, меня там не было. И куда Раскова смотрела.
— Они же раскаялись.
— Головы им надо было снять, чтобы другим неповадно было. Надо же, среди бела дня…
Так, балагуря, мы погуляли ещё немного, а на обратном пути Женя вдруг стала серьёзной и торжественно, трогательно-нежным голосом заявила:
— Обращаюсь к тебе, как председателю офицерского суда чести. Если предам свою любовь, судите меня беспощадно, приговорите к самой страшной казни!
Напустив на себя важный вид, я ответила:
— Хорошо, товарищ старший лейтенант, пощады тебе не будет. Заодно снимем голову и твоему Славе. Алмазным топором. Всё равно без тебя он жить не сможет, как Меджнун без Лейлы. Кстати, кто он, если не секрет? Из какого созвездия?
— Танкист, лейтенант. Знаешь, это какой-то рок. Летела в Москву, ни о чём таком не думала, не гадала. Что-то случилось с мотором, самолёт совершил вынужденную посадку под Орлом. Нас окружили люди, тут я и увидела его… Он что-то спросил у меня, не помню. Мне почему-то сразу стало весело. Механики возились с мотором полдня. Слава не отходил от меня. С ним было удивительно легко, интересно, мы понимали друг друга с полуслова. Было такое ощущение, что я знакома с ним давным-давно. Никогда не испытывала ничего подобного. Он тоже летел в Москву, по служебным делам, но другим самолётом. Если бы не авария… Подумать страшно. Попросил у меня адрес. На другой день пришёл к нам домой, меня не застал, я выступала в университете. Сказал родителям, что зайдёт завтра вечером. Представь, он им очень понравился, говорят, скромный, пригожий, герой, вроде тебя, два ордена, три медали, в общем, подходит по всем статьям. А я у них единственное чадо, на меня, значит, вся надежда, в смысле внучонка, они, оказывается, заждались. Чувствую, дело заходит далеко, прикрикнула: отставить штатские разговоры!
Следующий день был самым длинным в моей жизни. Провела его в каком-то полусне. Приходит, говорит: «У меня билеты в театр…» Встречались ежедневно, пол-Москвы исходили. Идём, как пьяные, куда глаза глядят, улиц не узнаю, в какой стороне дом, не представляю, а ещё штурман, прохожие уступают дорогу, улыбаются, я удивляюсь: почему все такие весёлые?
Мой отпуск подошёл к концу, но у Славы были ещё дела в Москве, если бы не это, мы могли бы ехать на фронт вместе, его танковая часть действует на нашем направлении. Родители стали меня обхаживать: похлопочи, чтобы отпуск продлили на несколько дней. Я их пристыдила, говорю, давайте, лучше песню споём на прощанье: «Вставай, страна огромная…» И уехала. И только здесь, в Пересыпи, поняла по- настоящему, что значит для меня Слава. Такое письмо я ему накатала… Встретимся теперь после победы и узнаем, что такое сверхсчастье. Я оптимистка!
Женя улыбнулась и тихонько запела:
Она в самом деле вся светилась изнутри. Ничто так не красит человека, как первая любовь. Я тогда не придала большого значения нашему разговору. А он оказался последним.
Надо было посадить на её могиле кипарис — символ разбитых надежд и печали.
Однажды мне приснился сон: лечу над лесом, не на самолёте, а сама, вернее, летит какая-то птица, в которой заключено моё «я». Лес какой-то нездешний, странный. Снижаюсь, смотрю — неподвижный, тёмно-зелёный, почти чёрный кипарисовый лес, огромное кладбище, и конца ему не видно. Сердце зашлось, проснулась.
Женя оставила нам свой дневник, я, как и многие её подруги, переписала из него немало страниц. Повторяю про себя эти записи, и снова звучит в душе её чистый, как звёздный свет, голос:
«Сейчас война, кругом столько ужаса и крови. А у меня, наверное, сейчас самое счастливое время в жизни. Во всяком случае, жизнь в полку будет для меня самым светлым воспоминанием…
Грусть находит порывами, как переменная облачность. Ночь плохая, сидим дома с накрашенными губами — обветрились. Впервые в жизни я накрасила губы! Как некрасиво!..
Сделала с Мартой четыре вылета. Это были её первые боевые вылеты. Замёрзли до костей…
Самое главное в моей жизни — партбюро приняло меня четвёртого марта 1943 года в члены партии…
Теперь знаю, что летать могу, что со мной можно летать спокойно…
Заходит Ракобольская (начальник штаба полка): «Товарищи командиры, послушайте задачу: сегодня нашему полку выходной день». Второй раз за всё время пребывания на фронте нам дают выходной. Меня это огорчило…
Такой торжественный день — вручение гвардейских значков, и вдруг меня наградили орденом Красного Знамени. Как хорошо! Себровой и Меклин дали ордена Отечественной войны, Красное Знамя получили Санфирова и Каширина…»
— Гляжу на Венеру и словно разговариваю с Женей, — тихо сказала Вера.
Наклоняюсь к переговорной трубке, отвечаю громким шёпотом:
— Я тоже.
Голос с того света продолжает звучать:
«Как же мне хочется летать! 21-го я с удовольствием летала с Мартой. Нас выделили на полёты как старый экипаж. А всего лишь два месяца назад нам с ней был однажды отбой, потому что она была ещё молодым лётчиком!..
Да, вчера было землетрясение — два толчка, все заметили, кроме меня — я в это время делала доклад на семинаре агитаторов дивизии о литературе Отечественной войны…
На моих глазах сожгли Женю Крутову с Леной Саликовой. Женя, Женя… У меня дрожали руки и ноги, первый раз на моих глазах сгорел самолёт. Машина у меня ходила по курсу, как пьяная, но мне было не до неё.
Моя Галя (Докутович) не вернулась. Пустота, пустота в сердце. Это слишком жестоко…
Вчера, после полётов решила отвечать на письма. Сделала треугольничек, написала адрес и чувствую, что у меня глаза закрываются, так письма и не написала, заснула…
Устаю я от таких полётов сильно. Но они приносит мне удовлетворение…
Что стало с людьми, что все выдуманные драмы и трагедии прежних лет перед бессмысленным ужасом фашистского насилия! Какая ненависть кипит сейчас во мне!..
Как дорог каждой наш полк! Какое счастье быть в нём!..
До ужина прочла вслух всего «Демона» — на душе было грустно и тепло. «И будешь ты царицей мира…» Зачем мне целый мир, о дьявол? Мне нужен целый человек, но чтобы он был «самый мой». Тогда и мир будет наш…
Пишу сказку: «У самого синего моря жил-был гвардейский женский полк…
Я очень высоко ставлю звание командира Красной Армии, офицера. Ко многому обязывает это звание. Надо обратить на себя внимание и даже в мелочах помнить о достоинстве офицера…
В который раз перечитывала «Как закалялась сталь». «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества…» Раньше я не думала о конце этих слов: «И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-нибудь трагическая случайность могут прервать её. Надо спешить жить. Жить — в самом высоком, в самом святом смысле этого
