– Вор! С кого ты снял богатый кафтан?
– Бить его!
Камень, брошенный умелой рукой, рассек мастеру лоб. Он зажал рану ладонью, попятился от звереющих торговцев. Видя его замешательство, они напирали все смелее, и их палки затрещали по рукам и плечам Лога. Вдруг кто–то спиной прикрыл мастера. Кто, Лог не видел: кровь лилась сквозь пальцы, застлала глаза, но по голосу узнал Астидаманта.
– Кровяные крабы! – трагическим подвывом остановил толпу поэт, лупя по головам свернутым в трубку пергаментом. – Убойные скоты! На кого подняли липкие клешни вы, дряннейшая порода из людей?
Астидаманта хорошо знали за его неуемный и буйный характер. Толпа попятилась.
– Что стоят ваши макрельи души? – уже ораторствовал поэт. – За один обол семь штук на шнурок, как зябликов! А это, – кивнул он на Лога. – Посол от скифов. Сто тысяч воинов стоят под стенами Ольвии! Не знали? Кто хочет утопить добрый город в море эллинской крови? Ты? Вот я сейчас тебя!
Астидамант поймал одного торговца за неряшливый, но из дорогой красной гиматеи широкий хитон, подтянул к себе, треснул трубкой по лысине.
– Клянусь богами, я люблю его! – вскрикнул лавочник. – Не хочу крови, хочу процветания Ольвии, как гражданин и патриот!
– Да? – с усмешкой переспросил поэт. – Кто еще любит моего друга?
Он оторвал взгляд от студенистого лица торговца, но тех, к кому были обращены слова, уже не было. Лавочники разбежались. Тогда поэт развернул торговца, дал увесистого пинка.
– Беги, догоняй! – напутствовал он. – Обвини Астидаманта в измене за то, что он приладил сандалию к твоей патриотской заднице.
Лог кое–как протер глаза.
– Откуда взялся? – спросил своего освободителя. – Убили бы.
– Ладно, пошли к источнику. Обмоем и перевяжем, – потянул его за рукав все еще возбужденный поэт.
Они прошли между колоннами, остановились у обложенного плитняком родника. Прозрачная вода в каменной чаше вскипала, перебрасывала золотистые песчинки. Студеная, она охладила горящий лоб, уняла кровь.
Астидамант подобрал с земли желтый лист платана, обмыл в роднике, плотно прикрепил к ране.
– Скоро засохнет и отпадет, – пообещал он, снимая с шеи платок. – Меня сколько раз увечили по всяким поводам, так я только сюда и приходил, лечился.
Крепко перебинтовал голову, подоткнул под повязку оставшиеся концы.
– Я был в Совете, – запоздало ответил он на вопрос мастера. – Относил свое богатство. Денег у поэта, увы, не оказалось, но кое–какие безделушки нашлись. Два кольца, чьи не знаю, отцовский кубок. Правда, серебряный, но хорошей работы. Теперь пойдем ко мне. Нынче Астидамант – старший над стенной стражей. Они ходят, а я сижу в башне Зевса и поглядываю вдаль из–под руки: не плывут ли враги. И утоляю жажду по битвам молодым, как вчерашние вакханки, вином.
Мастер улыбнулся веселому человеку. Поэт заговорщицки подмигнул:
– А больше всего наблюдаю жизнь. С высоты все как на ладони. Я еще напишу поэму, да какую! Кто тогда будет Гомер!.. Но пойдем. Там кое–что осталось, купленное на щедрую монету, которую ты бросил в щит надвратному гоплиту. Ты нас тогда удивил.
Шли вдоль вогнутой колоннады, огибающей площадь, и в конце ее вышли к алтарю Сострадания. У входа перед невысоким порожцем стоял, опершись грудью на отполированную палку, тощий рыботорговец и со злобой разглядывал сбежавшего раба. Тот сидел у алтаря, баюкал перебитую руку.
– Выходи, я не стану увечить тебя, – уговаривал торговец, перебирая ногами, будто пританцовывая. – Ну пойдем же, не порть мне печень. За воротами ждут корзины с рыбой, и солнце испаряет из них совсем не лишние драхмы. Выходи же, вот–вот прозвучит сигнал к распродаже, и добрые горожане пойдут к нам в лавку, звеня кошельками, чтобы избавиться от их груза.
Раб не отвечал, глядя отрешенно в какую–то одному ему открывшуюся даль. Его рваный хитон из дешевой и непрочной эксомиды отлетел на сторону, открыл худые синюшные ноги. По черной ступне деловито полз жук–рогач.
– Замыслил разорить меня? – взвизгнул торговец.
Раб ознобно вздрогнул, прикрыв впалую грудь лохмотьями хитона, приволакивая боком к настывшему камню алтаря и закрыл глаза. Астидамант с Логом подошли к торговцу, остановились за его спиной.
– Уйди отсюда, не гневи богов, – сказал ему в затылок поэт. – Или хочешь, чтоб я сел у черного тополя и обвинил тебя в святотатстве?
Торговец дико глянул на них и пошел прочь, стуча палкой по каменным плитам.
– Надо выкупить несчастного, – Лог показал глазами на раба. – Всего полталанта.
– Надо бы, – хмуро согласился Астидамант. – Но что изменится в его жизни? Лучше отвернуться и не глядеть на побои. Правда, у меня их трое, но я не истязаю. Насчет же цены, то полталанта за раба это насмешка. От силы стоит четвертую часть.
– Я не разбираюсь в этом… А рабы, что они делают для тебя?
– Все, чего я не умею или не хочу. Ничего тяжелого или плохого. У другого им было бы хуже. – Астидамант взял Лога под руку. – Просто я вижу в них таких же людей, как сам, просто понимаю, что им не повезло, как еще может не повезти мне, тебе, любому.
– Это верно, – согласился Лог. – А раба жаль. У нас есть пленные, но они не рабы. Живут как все. Пойдем отсюда.
Спустились по лестнице вниз к городской стене, на углу которой высилась угрюмая башня Зевса.
– Каждое новолуние привозят несчастных и торгуют ими, – прервал молчание Астидамант. – Всех не скупишь. А хорошего раба, сильного и понятливого, советую тебе завести. Изо всех, кто рядом, будет самым надежным. Это так посмотреть – город тихий. На самом деле полно в нем воров и другого сброда. И врагов тоже хватает. У тебя их еще нет, но появятся.
– Однако, уже есть.
– Да, обзавелся. – Астидамант усмехнулся. – Отныне все, от кого несет рыбой, твои недруги. Но ты им можешь мстить. Не покупай рыбу, пусть разорятся. – Он хлопнул себя по лбу. – Хо! Мне пора к воротам. Там рыбники и надо проверить их товар на свежесть. Твой тощий тоже там со своими товарищами. Знаю его. Вот хорошо было бы, если его рыба оказалась не совсем свежей. За мной. Наблюдай жизнь.
Перед Морскими воротами волновалась толпа. Великое множество корзин и лотков со всевозможной рыбой и прочей живностью моря стояло на земле, было навьючено на мулов, рев которых поначалу испугал Лога, ранее не видевшего этих животных.
Ждали, когда прозвучит сигнал и ворота откроются, чтобы пропустить товар к лавкам. Торговцы нервничали, почему не идет смотритель, суетились над корзинами, прикрывая их кусками полотна, гоняли к морю рабов, зачерпнуть кувшином воды и, таясь, поливали уснувший товар, чтобы он выглядел свежим, будто бы только что из сетей. Поливать рыбу и тем самым обманывать, выдавая снулую за свежую, закон запрещал. Поэтому рыботорговцы уже задолго до сигнала переживали за свой товар, обычно не очень доброкачественный, то и дело бегали к водяным часам узнавать время перепирались друг с другом за места в очереди к досмотру, раздавали затрещины рабам и рабыням.
Астидаманта встретили недовольным гулом. Он же не спеша прошел к часам, долго торчал перед ними, качал головой, будто сомневался в их точности. Поманежив, лениво зевнул, обошел лотки и корзины. Из некоторых вытаскивал за хвост рыбину, нюхал жабры, брезгливо морщился. Хозяин товара наблюдал за ним с тоской, про себя молился всем богам сразу, мысленно представляя свой барыш в виде ослизлой груды, вываленной на берегу моря. Но Астидамант неопределенно хмыкал, выпускал рыбину, и она благополучно пичкала в корзину. Поэт шел дальше, а хозяин благодарил небо, не подозревая о хроническом насморке Астидаманта, для которого тухлая рыба и свежая роза пахли совершенно одинаково.
Досмотр закончился. Астидамант взмахнул папирусной трубкой, и из четырехколонного портика поплыл утробный гул, извлеченный из хитроумной системы подвешенных бронзовых и железных брусьев. По ним изо всей мочи лупил обухом топора здоровенный гоплит, голый до пояса, но в тяжелом гребенчатом шлеме.
