удивлён рассказом о былинных подвигах сыскного агента.
— Хорошо, — наконец, решил Крачак, — Ко мне — то Виктор Афанасьевич для чего Вас направил?
— Я по делу Мироновича. Виктор Афанасьевич сказал, что Вы многое можете об этом человеке порассказать, — Иванов примолк, подбирая слова, которые необходимо было сказать именно здесь и сейчас, — Я хочу Вас уверить, Ваше превосходительство, что всё, сообщённое Вами в этом кабинете, не будет иметь документального оформления и сохранит… приватный характер.
Полковник Крачак сложил письмо Новицкого, убрал его во внутренний карман кителя, затем потянулся к стоявшему на столе звонку. На его резкий раздражающий звон в дверях кабинета полицмейстера появился делопроизводитель из приёмной.
— Василий, отпусти господ из очереди, пригласи их на вечерний приём. Скажи, что их очередь сохранится и я обязательно приму каждого, — спокойно проговорил Крачак, — Принеси подобающие извинения.
Оставшись один на один, полковник помолчал, потом откинулся на спинку кресла и, развернувшись всем телом, вытянул ноги вдоль стола. Обстановка в кабинете сразу сделалась полуофициальной.
— Я принял от Мироновича 2–й участок Литейной части. Моё назначение состоялось тем же приказом, что увольнение Мироновича. Было это в декабре 1872 года, почитай 11 лет прошло… Управление участком помещалось в деревянном флигеле во дворе дома Шипулинского, того, что напротив Греческой церкви на Лиговке. Сам дом находился в аренде у г — на Мироновича. Улавливаете, да?
— Ну — у… — Иванов задумался над услышанным; он не совсем понимал, что именно в сказанном должен был уловить.
— Сам Шипулинский к этому времени умер, а Миронович у наследника взял в аренду целый дом, — пояснил полковник, — К слову сказать, из помещений участка к тому моменту была вывезена практически вся мебель, она оказазалась личной собственностью Мироновича. Да — да, это не шутка и не преувеличение! Вы не поверите, у меня на первых порах даже стола не было. Господин Миронович очень ловкий и очень умный человек, хотя поначалу таковым не кажется. Он умудрялся руководить участком практически не оставляя следов в бумагах; он не писал и практически не подписывал никаких документов. На самом деле это большой дар, так поставить работу! Разумеется одарённость эта имеет в моих устах самый негативный оттенок, полагаю, Вы это понимаете.
Иванов кивнул. Не совсем было ясно к чему клонил полковник, но рассказчиком он был неплохим, слушать его было интересно.
— Вот типичный образчик действий Мироновича, дабы Вы лучше составили представление о том, каков этот человек в деле. Градоначальнику Фёдору Фёдоровичу Трепову подали жалобу на одного из хозяев домов в участке Мироновича. Трепов — очень взыскательный чиновник, радеющий за дело по существу, а не по форме. Было даже такое выражение «треповская весна» — это когда в феврале начиналась деятельная очистка улиц от снега, сбивались сосульки с крыш и тому подобное. Это ведь при Трепове началась в Петербурге замена убогих брусчаток из крупного камня на нормальные мостовые с гранитными тротуарами. Вообще, Фёдор Фёдорович очень много хорошего сделал для города, реформу полиции провёл в свою бытность обер — полицеймейстером. Это потом, после выстрела Засулич на него стали наговаривать все, кому не лень… Н — да, ну да я отвлёкся, — остановил свои рассуждения полковник, — Поступает жалоба, значит, на домовладельца. Трепов ходу ей не даёт, желает сначала сам подъехать, ознакомиться с ситуацией. Миронович по каким — то своим каналам узнаёт, что в Канцелярии градоначальника лежит бумага, способная вызвать нарекания и в его, Мироновича, адрес. Он моментально организует инспекцию дома, актирует все недостатки — а их действительно была масса! — и со своей бумагой мчится к Трепову: вот, дескать, у нас тут нелады, но мы добъёмся порядка, как раз работаем над этим. И разумеется, отводит от себя угрозу.
— Что ж, ловкий ход, — усмехнулся Иванов, — Сноровистый, видать, начальник был г — н Миронович!
— Уж конечно, — согласился Фома Фердинандович, — Миронович очень не любил, когда на его участке работали чины Сыскной полиции. Оно и понятно почему: ему было чего бояться. По сыскной части он имел одного делопроизводителя, некоего Катарского. Это был опытный полицейский, более 20 лет он отработал в Москве, кого — то там ловил, говорят, неплохо ловил. И были на участке Мироновича два дома, в которых давали убежище «бегунам»…
Полковник замолчал, наблюдая за реакцией сыскного агента. А Иванов сразу напрягся. И было отчего. Секта «бегунов», наряду с хлыстами и скопцами, принадлежала к трём самым опасным течениям русского Раскола. Бегуны принципиально не получали паспортов, не служили в армии, не платили налогов и вообще не вступали ни в какие отношения с государством. В случае задержания полицией они называли себя людьми «не помнящими родства». Государство, на протяжении многих десятилетий пытавшееся оградить себя от бродяг (рассматривая «перехожих людей» как потенциальных преступников), ссылало таковых в каторгу, изгоняло из городов. Со времён Петра Первого одно только отсутствие паспорта уже образовывало состав уголовного преступления. Но помимо этого «бегунов» подозревали — и не без оснований — в том, что они для пополнения своих рядов похищают из христианских семей детей для последующего воспитания в духе сектантского вероучения. Кроме того, было известно, что «бегуны» нередко дают убежище уголовным преступникам, особенно, если последние хорошо знают Священное Писание и объясняют свои столкновения с законом несовпадением с официальным собственных взглядов на религию. «Бегуны» доставляли властям очень много хлопот; никто в точности не знал численности секты и масштабов её распространения. Известно только было то, что подпольные молельни секты есть во всех крупных городах России и человек, связнный с сектой, может скрытно пройти всю страну от Владивостока до Варшавы буквально в каждом населённом пункте получая кров в тайных сектантских убежищах.
— И что же…? — осторожно спросил Агафон Иванов, стараясь не показывать особенной заинтересованности в услышанном.
— Миронович с Катарским завели очень любопытный порядок: они не трогали притоносодержателей, хотя, разумеется, прекрасно их знали. Более того, они не трогали и тех беспаспортных сектантов, что находили пристанище по упомянутым адресам. Как нетрудно догадаться, Миронович вовсе не был филантропом, просто за каждого нового «бегуна», появлявшегося на его участке, он получал 50 рублей серебром, так сказать, «откупных». И после этого беспаспортному сектанту во 2–й Литейной части ничего не грозило. Даже если в силу какой — то нечаянной ошибки такой «откупленный» попадал в участок, то благополучно покидал его и никаких документальных следов такого задержания не оставалось.
— Ну, примеров такого рода нерадения мы знаем немало, — кратко прокомментировал услышанное Иванов.
— Э — э, нет, всё не так просто, как Вы решили, — усмехнулся полковник, — Тут были отношения несколько иные, нежели просто «дал» — «взял»… У Мироновича с «бегунами» установились своего рода отеческие отношения. Они иногда «сдавали» ему крупных преступников, из тех, что искали у них убежища. Так Мироновичу удалось арестовать известного убийцу Веретенникова, который за годы своей преступной карьеры погубил более двух десятков невинных людей. Вам, наверное, сейчас эта фамилия уже и не скажет ничего. А когда Веретенников убежал с Нерчинской каторги, его ловила полиция всей Империи. Он хотел скрыться у чухонцев, в княжестве Финляднском, то есть, и для этого пришёл в Петербург. Так вот на Афанасия Веретенникова наш драгоценный Иван Иванович Миронович «вышел» именно через своих «бегунов». Разумеется, всё было оформлено чисто, легенда была придумана такая, чтобы фамилия наводчика нигде не «засветилась», да чтобы и сам Веретенников не понял, как же ему на «хвост наступили»… Н — да, так вот, были и другие примеры такого же рода. Так что у Мироновича с сектантами были отношения самые что ни на есть тёплые, я бы даже сказал: душевные. Он на них оч — ч — чень большие деньги зарабатывал, а они свои делишки обделывали и ни — ко — го… слышите, никого! не боялись.
— Интересно.
— Да, интересно, — согласился Фома Фердинандович Крачак, — Только дальше будет интереснее. Вся эта идиллия закончилась весьма неожиданно и совсем не так, как надеялся завершить её сам Миронович. Нашёлся некий недоброжелатель, который оплатил какому — то журналисту написание очерка о проделках Мироновича и в особенности о специфических отношениях оного с сектантами. Такой очерк был написан и
