стол и прошептал, глядя в глаза Гунашихе:
— Матушка, не будем терять времени. Я ведь к вам по совсем другому делу.
— А — а? Что? — бабка откинулась на спинку стула.
— Меня Ксаня к вам направила.
— Ксаня? — недоверчиво переспросила Гунашиха.
— Да, Ксаня… Александра Егоровна.
— Ах, Александра Егоровна, свет — девица, да что ж вы сразу — то не сказали! — заулыбалась бабка.
— Я ей брат сводный. Вы могли обо мне слышать, Никодим я, сын Варвары Андреевны. Я в Нижнем Новгороде живу, в банке работаю коммерческом управляющим. Специально приехал из Нижнего, поскольку не могу в своём городе по нужному мне делу справки наводить. Уж больно дело деликатно. Ксаня говорила, что могу приехать в Ростов, и вы всё сможете сделать, вот, опять же, и ей помогли. Сказала, что вам можно во всём довериться.
— Вот странный вы народ, молодые! Всё как — то у вас сложно… Александра Егоровна тоже всё вокруг да около ходила, всё как — то издалека про потраву расспрашивала. Я и в толк взять не могла, то ли для дела человек спрашивает, то ли просто любопытство какое. У вас — то что, Никодим?
Шумилов обратил внимание на то, что Гунашиха вдруг перешла на «вы». Сумела, видимо, Александра Егоровна расположить эту женщину к себе и своей семейке, хотя честь сия показалась Шумилову весьма сомнительной.
— Один из членов правления банка подводит меня под монастырь. Узнал, негодяй, что жена его молодая меня любит, вот и взъелся. Растрату вешает. Очень мешает…
— Вот что, Никодим. Ни в коем случае не пользуйтесь крысиным ядом. Я это и Александре Егоровне сказала. Крысиный яд — это мышьяк. Ужасная гадость — горечь такая сильная, что трудно его чем — то заглушить. Всё сжигает внутри. Видели хоть раз отравленную крысу? Она бежит к воде и кричит, да — да, почти как человек! Днём крысы выбегают из своих нор и под ногами людей, мимо кошек и собак бегут к воде — так всё горит внутри. То же самое испытывает отравленный человек. Чтобы дать крысиный яд человеку, а он не распознал — такое почти невозможно. Разве что в чай добавить, да сахару побольше, лимона там, мёда — чтоб горечь не так чувствовалась. Но всё равно, очень заметно. Я отсоветовала Александре Егоровне мышьяк использовать — опасно очень: сразу ясно, что отраву дали, и легко догадаться, кто именно дал.
— А мне как же быть — то? Я тоже, было, хотел таким способом…
— Вот я и говорю вам, как и ей сказала — не годится такой способ, чтоб человека извести. Надо другое зельё брать, чтоб следов не оставить.
— Ну, тогда дайте мне его. Уж я — то в долгу не останусь, — горячо заговорил Алексей, просительно заглядывая Гунашихе в лицо.
— Так я что? Ведь это ж зельё — то не у меня просить надо: я Александру Егоровну к Блокуле направила, — развела руки бабка.
И осеклась, сообразив, что сказала лишку. И Шумилов тоже осёкся, потому как сводный брат Александры Егоровны, присланный ею к колдунье, непременно должен был знать, где именно его сестрица раздобыла яд… Несколько мучительно долгих секунд Гунашиха и Шумилов смотрели в глаза друг другу. Каждый из них понял, что другой допустил ошибку.
— Ты вздумал со мной шутки шутить, а я этого никому не прощаю, — сказав это, Гунашиха резко встала со стула.
Подскочил и Шумилов.
— Хитрый больно, змей, как я погляжу. Да только большая беда тебя ждёт! — прошипела с едва скрываемым бешенством в голосе женщина.
— Моя беда не больше твоей, мамаша, — парировал Шумилов. — На каторжных нарах сдохнешь, помяни моё слово. Я глазливый, как сказал, так и будет!
В конце концов, не всё ей одной будущее предсказывать!
Несколько мгновений они стояли друг перед другом, разделённые только столом. Этих секунд Алексею вполне хватило для того, чтобы оценить ситуацию. Во всех смыслах очень для него скверную. Неожиданно для себя он превратился в весьма опасного свидетеля и был не уверен, дадут ли ему сейчас уйти. Кроме того, Шумилов не знал, есть ли в доме ещё люди, сколько их и как они способны себя повести. Закричит сейчас Гунашиха во всю глотку, будто он хотел её ограбить и как он унесёт отсюда ноги?
Схватив стул за спинку и не спуская глаз с женщины, он резко подался спиной вперёд, к выходу из комнаты. Гунашиха тут же бросилась в другую дверь, оставив его одного. Терять времени было никак нельзя. Шумилов, не выпуская из рук стула, его единственного в эту минуту оружия, побежал к выходу из дома. В сенях он бросил хлипкий стул и, схватив лавку в полсажени длиной, почувствовал себя куда увереннее. Теперь можно было и на нож пойти. Если, конечно, его не остановят «берданом». С лавкой в руках Шумилов выскочил на крыльцо и прямиком через двор помчался к воротам.
Свирепо рычащий «кавказец» бросился ему наперерез, но Шумилов в эту минуту и сам был свирепый. Не снижая шага, он со всего размаху ударил пса лавкой по морде. Тот, видимо, никогда прежде не получал такого урока, потому даже не попытался уклониться. Удар опрокинул лохматую тварь, пёс кувыркнулся в пыли, но через секунду с неожиданным для своей массы проворством вскочил. Шумилов вторично занёс лавку. Пёс отпрянул, присев на задние лапы. «Молодец, шельмец, быстро учишься!» — усмехнулся Шумилов и с занесённой для удара лавкой попятился к воротам. Пёс в ярости хрипел, наступал следом, но уже не бросался; он достаточно понял про грозное оружие в руках человека.
Достигнув ворот, Алексей Иванович вывалился в калитку, напоследок с удовольствием метнув скамейку в злобную псину. Он пошёл по улице, постепенно приходя в себя от всего пережитого, и не сразу вспомнил про извозчика, которого обязал дожидаться собственного возвращения. Шумилов двинулся в обратную сторону и, усевшись в пролётку, сказал вознице:
— Вот что, голубчик, давай — ка отъедем отсюда подалее.
Переместившись саженей на шестьдесят, к тому месту, где улица плавно изгибалась и ворота дома Гунашихи сделались едва видны, они остановились.
— Постоим здесь, подождём, — рассудил Шумилов.
Место для наблюдения оказалось выбрано весьма удачно — в тени высокого тополя и довольно далеко от интересовавшего Шумилова объекта. Алексей не сомневался, что всё случившееся должно будет спровоцировать активность колдуньи. Проблема состояла в том, сумеет ли Шумилов проследить за её действиями. Кроме того, Алексей даже приблизительно не представлял, как долго ему придётся ждать.
На удачу Шумилова извозчик оказался спокойным и абсолютно нелюбопытным человеком. Он не пытался балагурить, не лез к Алексею с расспросами, а использовал выпавшее ему свободное время весьма прагматично: купил за пятак ведро воды, напоил кобылу, ослабив упряжь, расчесал гриву. Шумилов же, предоставленный самому себе, получил возможность обдумать всё произошедшее с ним.
Теперь он знал, что Гунашиха помогла Александре Егоровне Максименко в отравлении мужа. Вернее, даже более того: Александра искала человека, способного помочь ей советом как лучше это сделать. Значит, отравление действительно имело место, оно было заблаговременно спланировано, практически подготовлено и неукоснительно исполнено. Это был первый, пожалуй, самый важный итог посещения колдуньи.
Вторым важным результатом можно было считать установление того факта, что помимо Гунашихи к подготовке убийства привлекался и некто Блокула. Именно он (или она) изготовил яд, использованный Александрой Егоровной.
Гунашиха показала хорошее знание действия мышьяка. Пусть её знание было не академичным, а носило так сказать прикладной характер, тем не менее, она была прекрасно осведомлена о том обстоятельстве, что отравление мышьяком выражается весьма специфическими симптомами, которые позволят окружающим сразу же заподозрить неладное. Стало быть, Александра Егоровна не пользовалась мышьяком. Тогда становилось непонятным, почему мышьяк в организме Николая Максименко был найден и, причём, в смертельной дозировке. Покойный получил мышьяк, хотя сами отравители не планировали пользоваться этим ядом. Отравление мышьяком явно не было хроническим, иначе бы ослабленный организм погиб от тифа и у доктора Португалова не возникло бы никаких подозрений. Так что же произошло? Почему
