попытался подсмотреть, не поверил про слепоту. Но, говорит, такая жуть его взяла, что не выдержал — ушёл в дом, и до первых петухов боялся нос высунуть.
— А что ж там такого страшного было?
— Не сказывал. Просто сказывал, что жутко. Макар ходил, под нос чегой — то бубнил и лопату одну за одной втыкал, то там, то сям. Да только я так скажу: слепцы не только слепые, но и глухие — это все знают. С ними он никак не мог разговаривать. Стало быть, заговаривал что — то. Да и вообще: про нечисть разговаривать — грех, — Варвара быстро троекратно перекрестилась и сплюнула через левое плечо. — Чур меня, чур…
Однако, затронутая Шумиловым тема оказалась слишком животрепещущей и потому после некоторой паузы женщина продолжила:
— А еще говорят, что глаз у него чёрный, дурной. Человека насквозь видит. Если кто мысли дурные против него держит — враз поймёт и отомстит.
— И что, бывали такие случаи?
— Да. Говорят, раньше у него сосед был, Потапенко, на соседнем участке проживал. И на этого Маврикия однажды расшумелся — дескать, твоя кошка моих цыплят передушила. Надо, мол, посмотреть, на какие такие доходы ты живешь… Маврикий тогда при людях плюнул ему под ноги. А на другой день у Потапенки все лицо заплыло — ячмени вскочили по два на каждом глазу. И с того дня стал он болеть, а через полгода уже на погост снесли. Вот так — то.
— Ну, а если человек к нему с добром? Скажем, вот я попрошусь, может, вылечит меня от моей хвори? А то уж я замучился совсем, лечусь, лечусь, а ничего не помогает.
Хозяйка с сомнением посмотрела на Алексея:
— Ну, не знаю.
— А что… пойду завтра с утра. Авось не прогонит и под ноги не плюнет.
— Не — е… с утра его не бывает. Уезжает рано утром, и до обеда его нет. Только вечером надо идти. У него и сила — то вся вечером. Да и то, лучше загодя сговориться. Он непрошеных гостей не любит.
— Так я ж не просто так, я заплачу денег. Неужто ему деньги не нужны?
— Да кто ж его, лешего, разберёт, что ему надо, — сказала и быстро — быстро перекрестила свой рот.
Алексей ещё посидел в саду под вишнями, помог хозяйкиному сынишке, важно представившемуся Петром, построить из обрезка доски катерок с бумажным парусом, а потом решил пойти прогуляться. Солнце почти закатилось, полуденный жар уступил место комфортному теплу мягких южных сумерек. Навстречу Шумилову тут и там попадались коровы, подгоняемые бежавшими сзади с хворостинами детишками — это местное стадо возвращалось с пастбища. Мирная крестьянская жизнь проявлялась в привычных деревенских звуках — в перекличке петухов, звяканьи колодезных журавлей в уключинах, криках детворы, истово гонявшей лапту посреди улицы.
По описанию хозяйки Алексей без труда отыскал дом странного одинокого шведа. Его ворота действительно оказались весьма приметны — старые, почерневшие, створки, сколоченные из растрескавшихся массивных досок, висели на разной высоте с заметным на глаз перекосом. Ничего, кроме ворот, разглядеть Алексею Ивановичу не удалось, внутреннюю часть усадьбы скрывал глухой высокий забор, такой же старый и почерневший, как сами ворота. И что же там, за этим забором? Вообще, швед Макар — тот ли человек, которого следует отыскать Шумилову? Никаких признаков жизни за этим забором не было: ни лая собаки, ни огонька, пробивающегося сквозь плотно закрытые ставни на окнах дома — ничего такого. Казалось, дом необитаем. Хорошо бы взглянуть, что там делается внутри.
Алексей осмотрелся кругом и увидел большое шелковичное дерево, росшее на углу участка, примыкавшего к дому Макара. Оно раскинуло свои ветви так просторно и широко, что, взобравшись на него, можно было бы без затруднений разглядеть двор за глухим забором и, если повезёт, даже его обитателя. Но о том, чтобы влезть туда самому, не могло быть и речи. Нужен был помощник, да такой, который не вызвал бы подозрений. Подумав немного, Шумилов понял, как ему надлежит действовать.
На другой день, поутру, встав пораньше и выпив кринку молока у своей гостеприимной хозяйки, Алексей отправился к Антонину.
— Нужен смышлёный мальчишка лет 10–12, — начал он прямо с порога, — Не рохля, умеющий лазать по деревьям.
— Хм… У соседей есть сын, ученик реального училища. А что случилось — то?
— Долго рассказывать, а время не ждет. Говоришь, в реальном учится… А попроще? Скажем, сын прислуги? Такой, чтоб босиком мог побежать, да с дерева спрыгнуть.
— У кухарки сынишка как раз такой сорванец.
— Надо найти его и поживее.
Буквально через пару минут на взятом извозчике они уже катили на квартиру кухарки. Большой, в несколько квартир, одноэтажный дом давал приют не менее чем десятку семей. Здесь были все приметы убогого быта: рассохшиеся оконные рамы, облупившаяся краска на косяках и наличниках дверей, развешанное на верёвках поперёк двора застиранное бельё и тот особый запах бедности, который неизменно поселяется в таких многоквартирных домах городских пролетариев. В пыли под покосившимся забором босоногая ребятня из битого кирпича возводила нечто, символизировавшее в детском воображении крепость Азов. Из трескотни детских разговоров доносились бессвязные обрывки: «Я буду азовским сидельцем… И я тоже буду… И я… А кто будет за турков?.. Сам играй за турков».
Приблизившись к группе маленьких зодчих, Антонин спросил:
— Эй, мальцы, кто из вас Петька Кузьменков?
— Я буду, — на незваных гостей глянули два васильково — синих глаза. Лицо мальчишки всё было в веснушках, коротко стриженые волосы, выгоревшие на солнце, обнажали тоненькую шею.
— Ты меня знаешь? — спросил его Антонин.
— Да, знаю, вы учитель гимназии Антонин Фёдорович Максименко. У Смирновых комнату снимаете.
— Правильно. Есть к тебе дело. Мама твоя знает, я с ней разговаривал. Можешь заработать денег… — начал Антонин.
— …но если очень сильно занят, то мы позовём кого другого, — продолжил Шумилов. — А ежели поможешь нам, то получишь серебряный рубль.
— Нет, я не очень сильно занят, — мальчишка тут же вытер руки о штаны. — А какое дело?
— Дело доброе, но пустяковое. По дороге объясню, — ответил Алексей Иванович. — Поедем на извозчике. А потом назад тебя Антонин Фёдорович тоже привезёт на извозчике.
— На извозчике? Меня? Слышите все, я на извозчике сейчас поеду! — Петька обернулся к друзьям, которые очумело таращились на взрослых мужиков, серьёзно беседовавших с их сверстником. — Ура!
— Ну, тогда прыгай, — с этими словами вся троица уселась в пролетку, ожидавшую у входа во двор.
Пока они ехали к Замостью, Шумилов изложил свой план:
— Знаешь, Петька, кто такие «пластуны»? Это казацкие разведчики, по — пластунски ползающие. Всё видят, всё слышат, а их никто заметить не может. Вот мне такой «пластун» нужен. Мы сейчас приедем в одно место, там улица, как в деревне. Я пойду вперед, а ты за мной на расстоянии. Да так, будто мы с тобой не знакомы — я сам по себе, ты — сам по себе. Я дойду до дерева, там шелковица высокая, раскидистая. Остановлюсь, постою. А ты, Петька, все иди и иди, как бы догоняй меня. Как поравняешься со мной, я попрошу тебя залезть на дерево и набрать в картуз ягод шелковицы. Ты согласишься. Да только смотри не подавай вида, что мы с тобой знакомы! В этом главная хитрость. Так вот, Петька, ты залезешь на дерево и станешь собирать ягоды. Только не очень торопись, никто тебя ругать не будет, ничего не бойся, я рядом буду. Главная твоя задача, как настоящего пластуна — изучить двор соседнего дома, у которого забор высокий на улицу выходит, там ворота такие приметные, темные, с растрескавшимися досками. Чтобы ты не ошибся, я на этот двор рукой покажу…
— Ага… — Петька задумался. — Я не понял, дядя, а что такое шелковица?
— Шелковица — это тютина по — нашему, по — ростовски, — объяснил мальчишке Антонин. — Ага, — удовлетворённо кивнул Петька. — Так значит, мне подглянуть надо?
— Вот именно, подглянуть. Молодец, Пётр, правильно понимаешь, — продолжил свои объяснения
