первый день из коляски высаживалась, я заметил, что ботики у нее с заплаткой и все мокрые — текут, значит. Не барские ботики. И муфта из крашеного кролика. Но уж гонору-то, гонору! А потом началось: всю неделю посыльные с коробками из магазинов приезжали — только и знал, что двери им открывал. И всё с женскими причиндалами — шляпки там, перчатки, конфеты, хурда всякая… срам один, — он смачно сплюнул в пол, так, видимо, невыносимо противна была мысль о большом количестве подарков.
— И что же, Степан, много ли тратил Дмитрий Николаевич? — продолжал расспрашивать Иванов.
— Ужасть, как много! Да разве ж только эти безделушки, да гардероб ейный? Вот Прохор сказывал, что почти каженный день — ужин на Островах. Я, правда, не знаю, что такое ужин на островах, а расспрашивать было стыдно, но думаю, что зело шикарно. А ещё катания на тройках с бубенцами…
— И что, это с ним первый раз такое — что девицу к себе пожить притащил?
— Да какое там! Эта коза уже третья или четвертая… так сразу и не упомнишь. Он их вообще любит. Перед ней была актёрка — не то балерина, не то певичка водевильная. Так той каженный вечер на спектакль вот по такой корзине роз отправлял. Опять же Прохор рассказывал: я, говорит, чуть не плакал, когда корзину эту в театр возил, потому как мне жалованье Дмитрий Николаич всё время задерживает. Кредиторы-то одолевают! А он такие цветы посреди зимы! Никакой экономии.
— Кредиторы, говоришь? А на что же тогда он живет и подарки дарит?
— Ну, не знаю, наверное, капитал какой имеется, опять же служит в министерстве. Или, может, в картах счастлив.
— Он играет?
— Как не играть? Все господа играют-с, — не задумываясь, отрапортовал дворник. — Я сам ему сколько раз пролетку брал, когда он на игру собирался.
— А где играет?
— Точно не скажу, где-то на Садовой.
— Ты вот что, Степан, скажи-ка, Дмитрий Николаевич сейчас дома?
— Ни-ни, очень рано уехал на службу, но вскоре вернулся и опять куда-то уехал. Весьма задумчив, я бы даже сказал, мрачен. Почему-то к шляпе прикрепил флёр чёрный и рубашку одел серую вместо белой, я даже аж заподозрил, может, он траур одел… Но точно того не знаю.
— А лакей его Прохор?
— Прохор, значит, понёс бельё прачке. Совсем недавно видел. Должно быть, скоро возвернётся. Да вот и он сам, — дворник указал пальцем в окошко, подле которого стоял стол.
Иванов увидел выходящего из-под арки невысокого мужчину лет тридцати пяти, в лёгком, не по погоде, сюртуке, под которым с претензией на щеголеватость красовался лиловый с отливом шёлковый жилет. На голове лакея несколько набекрень сидела манерная фетровая шляпа явно с барской макушки, а из-под брюк выглядывали мягкие остроносые домашние сапоги тонкой телячьей кожи. Словом, Прохор являл собою типичный и весьма распространённый образчик лакея богатого барина. Под мышкой он держал узел с бельём. По всему было видно, что Прохор выскочил из квартиры буквально на одну минуту и не планировал задерживаться на улице надолго. Однако задержаться ему всё же пришлось, потому что Иванов приказал квартальному привести лакея в дворницкую. Не прошло и полуминуты, как растерянно озиравшийся Прохор предстал перед сыскным агентом. Лакей крепко прижимал к животу узел, и было похоже, что он более всего озабочен именно сохранностью хозяйского белья.
— Ты, что ли, Ипатов Прохор будешь? — спросил его строго Иванов.
— Ну, я, а вы-то кто? — быстро взяв себя в руки, ответил лакей.
— А ты, Прохор, тут не «нукай». С тобой говорит агент столичной Сыскной полиции. Поэтому на мои вопросы ты должен отвечать быстро, точно и правдиво. Надеюсь, усёк?
— Ну, уж извиняйте, господин агент, — довольно пренебрежительно отозвался Прохор. — По вашему лбу не написано, что вы из сыскной полиции.
— Поставь узел на стол, — негромко приказал Иванов. Его брови сошлись к переносице, и выглядел он в эту минуту весьма мрачным. Любой, знающий Агафона, сказал бы, что тот испытывает крайнее раздражение, но лакей вовсе не знал сыщика и потому не понял его мимической реакции.
— Зачем это? — Прохор лишь крепче прижал узел к себе. — Хочу — держу, хочу — кладу.
— Прохор, ты тут не умничай! — мрачно отозвался Иванов. — Я тебе ещё раз приказываю: узел на стол!
— Уж извиняйте, господин агент, но мне только барин приказыва…
Он не договорил, потому что лёгким, неуловимым движением, Агафон залепил ему затрещину в ухо. Сыщик стоял, отдалённый от лакея на сажень или даже чуть больше; казалось бы, он никак не мог дотянуться до его уха, однако, мгновенно вытянувшись и сделав шаг, Агафон в долю секунды покрыл это расстояние, а после удара столь же стремительно отодвинулся на прежнее место. Отброшенный звучным шлепком назад, Прохор ударился спиною в стену, вскрикнул и сразу сел на корточки, схватившись за голову. Узел остался лежать на полу и Агафон, положив его на стол, живо развязал.
Всё произошло очень быстро. Дворник и квартальный, поражённые стремительной расправой над лакеем, безмолвно наблюдали за происходящим. Агафон же Иванов вмиг успокоился и как будто бы даже повеселел.
— Тю-ю… бельишко-то свежее, — сказал он задумчиво, перебирая рубашки, трусы и кальсоны. — Дурак ты, Прохор, и чего ты только ломался?
— По какому праву вы меня бьёте?! — гневно выкрикнул лакей.
— Что-о? — Иванов выглядел по-настоящему удивлённым. — Я тебя бью? Да ты белены объелся, дурень! Разве я его бил?
Последний вопрос был адресован квартальному и дворнику. Те переглянулись и синхронно ответили:
— Не-е, не видали…
— Вот видишь! Вам бы, обывателям, лишь бы клеветать на сыскную полицию, — подытожил Иванов. — Так что не умничай передо мной. Я тебе уже один раз сказал: отвечать на мои вопросы надо быстро, точно и правдиво. Тогда и уши будут в порядке, и голова, и задница.
Завязав узел, сыщик бросил его сидевшему на корточках лакею:
— Слышь-ка, Прохор, чистое бельё ты у прачки забрал, так что ли?
— Ну да…
— Я тебе уже один раз сказал: не «нукай» здесь!
— Извините, — моментально поправился Прохор; видимо, затрещина самым благотворным образом повлияла на его манеры.
— А грязное, стало быть, отдал.
— Именно так.
— Давай вставай, отведёшь нас к прачке.
— Но позвольте, господин агент, вы хотя бы можете объяснить…
— Нет, — перебил его Иванов. — Я сказал 'вставай, веди к прачке!', неужели неясно? Надо другое ухо прочистить?
Лакей явно был склонен поберечь другое ухо, поэтому живо поднялся и пошёл из дворницкой. Следом потянулись остальные.
Как оказалось, прачка жила в соседнем дворе. Пройдя под аркой, процессия оказалась в тесном дворе-колодце, на дно которого никогда не проникал солнечный свет. Пройдя наискось крохотный, скверно замощённый дворик, Прохор махнул рукой какой-то женщине, мелькнувшей в окошке первого этажа: 'Тута я, тута, моя Марфута!'
Все четверо вошли на чёрную лестницу и поднялись на первую площадку.
— Вот тут она и живёт, Марфа, то есть, — пояснил лакей, указав на одну из двух грязных обшарпанных дверей.
— Что ж, заходим, — скомандовал Иванов.
Квартальный, бывший ближе всех к указанной двери, распахнул её и шагнул за порог, и через долю секунды из темноты коридора ему в голову полетел грубо сколоченный табурет. Кувыркаясь, он с грохотом ударился о стену, а затем свалился на пол, чудом не задев полицейского. Ещё через мгновение послышался женский крик и звон разбиваемого стекла. Ещё никто не успел толком осознать случившегося, как Агафон,
