женщина. Нападавший с таким остервенением колол и рубил артиллерийским тесаком с 40-сантиметровым лезвием тела своих жертв, что в запальчивости рассёк собственную руку. Саморанение оказалось столь серьёзным, что покинув место преступления, Ландсберг был вынужден обратиться за медицинской помощью в ближайшую аптеку; там его запомнили и это, в конечном итоге, предопределило его последующее разоблачение. Особую скандальность данному делу придало то обстоятельство, что Карл Ландсберг был героем только что окончившейся Балканской войны. За личную храбрость, неоднократно проявленную им за четыре месяца непрерывных боёв с турками, он получил из рук Государя Императора два ордена. Потомственный дворянин, боевой гвардейский офицер, чья репутация считалась безупречной, был принят в лучших домах столицы и готовился к свадьбе. Собственно, именно угроза предъявления ростовщиком накануне свадьбы векселей Ландсберга на общую сумму пять тысяч рублей, толкнула последнего на убийство.
— Ландсберг всё-таки был боевым офицером, воевал, видел кровь, — заметил Агафон Иванов. — Здесь другое… Дмитрий Мелешевич не таков.
— Ты не можешь знать, каков он, — возразил Путилин. — Пока его alibi не доказано с абсолютной надёжностью, он должен рассматриваться как возможный убийца. Что там у нас с племянником, ругавшимся с убитой Александрой Васильевной? С ним кто-то работал?
— Я поработал, — Гаевский откашлялся. — Племянник много чего интересного сообщил, полагаю, вам следует знать.
Владислав обстоятельно повторил рассказ Деревягина и, коснувшись вопроса об alibi племянника погибшей, заявил:
— С абсолютной надёжностью считаю Фёдора Деревягина непричастным к убийству тётушки и её горничной. Неприсутствие подозреваемого на месте преступления подтверждено в личной беседе его сокурсниками, а также записями в журнале посещения занятий в Академии художеств и заявлением преподавателя, проводившем занятия двадцать четвёртого апреля.
— Как ведётся журнал учёта посещений? — полюбопытствовал Путилин. — Его записи могут быть фальсифицированы?
— Сфальсифицировать можно всё что угодно, даже Императорский указ или ассигнационный билет, — ответил Гаевский. — Но в данном случае, я уверен, что никакого покрывательства Деревягина нет и в помине. Деревягину, чтобы искусственно создать себе alibi, пришлось бы взять в сообщиники всю учебную группу, а вы понимаете, что это равносильно саморазоблачению.
— Ладно, давайте «отложим» племянника в сторону, — согласился Путилин. — Что там с биржевым маклером? Он, кстати, был на похоронах Барклай?
— Нет-с, не был. И мы с ним пока не познакомились, — сказал Гаевский.
— Не тяните, уже четвёртые сутки пошли. Прямо сегодня навестите! — распорядился начальник Сыскной полиции. — Как прошли похороны? Что-то обратило на себя внимание?
Иванов и Гаевский ответили по очереди. Их сообщения оказались практически идентичны: никаких эксцессов, представляющих интерес с точки зрения установления личности убийцы, во время похорон Мелешевич и Толпыгиной зафиксировано не было.
— Вот что, господа агенты, я могу вам сказать, — выслушав подчинённых, подвёл итог Путилин, — в преступной среде Петербурга, насколько я могу судить из заслуживающих доверия источников, ничего о событиях в квартире Александры Васильевны Мелешевич не знают. Данное обстоятельство укрепляет мою уверенность в том, что убийство было совершено не профессиональным грабителем, а дилетантом. Или человеком, так скажем, без налаженных связей с преступной средой города. Насколько я понимаю, этой же точки зрения придерживается и господин Эггле. До сих пор мы не знаем, пропало ли что-либо из квартиры Мелешевич, и если пропало, то что именно. Это ограничивает наши возможности по розыску, ведь вне пределов нашего внимания остаются скупщики краденого, а вы сами знаете, как может помочь расследованию вещь, взятая убийцей на месте преступления. В своих розысках мы продолжаем пока исходить из того, что преступник — это человек из достаточно близкого окружения Александры Васильевны Мелешевич, поэтому необходимо методично проверить это окружение. Если совсем ничего не найдём, то начнём думать в какую сторону повернуть розыск, но пока продолжаем методично «чесать» родню и знакомых. Сынка погибшей пока оставим под подозрением, но трогать его более не будем, пусть думает, что к нему вопросов у нас нет. Давайте, возьмитесь как следует за биржевого торговца!
Роскошное здание Фондовой Биржи с великолепными дорическими колоннами располагалось в одном из самых живописных мест столицы. Фронтон его выходил на стрелку Васильевского острова, рассекавшую Неву на два широких рукава — Большую Неву и Малую. Встав подле биржевой колоннады, можно было сполна насладиться прекрасным видом на шпиль Петропавловской крепости, что так ослепительно сиял в голубом, чистом весеннем небе, Зимний дворец и захватывающую дух перспективу широкой речной глади.
Иванов и Гаевский ориентировались в здании Биржи достаточно хорошо, если не сказать отлично. По служебным делам каждому из них уже не раз доводилось бывать в этом весьма своеобразном месте. Трудно было найти в столице Российской Империи заведение более капиталистическое по своему духу, обстановка и сам дух которого в точности повторяли передовые английские и немецкие образцы. Торги на столичной бирже традиционно велись по двум большим секциям: фондам (или ценным бумагам) и товарам. Торговцы, действовавшие на собственные деньги, назывались дилерами, те же, кто оперировал деньгами чужими деньгами по доверенности, брокерами. Попечительский Совет биржи, состоявший из крупнейших и наиболее авторитетных столичных купцов и фабрикантов, практически ежегодно разрабатывал правила допуска к торгам тех и других. Высокая стоимость допуска отсекала от биржевого рынка разного рода мелких коммерсантов, предоставляя возможность крупным игрокам делать игру в спокойной обстановке. Крупнейшие отечественные и иностранные банки держали на бирже своих дилеров, которые, выполняя поручения клиентов банка, одновременно выступали и в роли брокеров. Хотя по объёму торгов крупнейшая российская биржа заметно уступала лондонской и берлинской — флагманам мирового фондового рынка того времени — всё же в её котировальном листе значились акции и облигации более четырёхсот российских эмитентов, из которых примерно две трети торговались более или менее активно.
На розыски Аркадия Венедиктовича Штромма у сыскных агентов ушло менее десяти минут. Как им сообщили в приёмной главноуправляющего, Штромм является аккредитованным представителем немецкого банкирского дома «Рейнхарт» и работает на бирже уже четвёртый год. Рабочее место Аркадия Венедиктовича представляло собой стеклянную выгородку в просторной зале, где за обычными канцелярскими столами работали трое молодых людей, облачённых в одинакового кроя чёрные сюртуки с шёлковыми галстуками.
— Простите, господа, где мы можем найти Штромма? — спросил Гаевский, когда сыщики вошли в стеклянную загородку.
— Штромм — это я, — заявил один из обладателей чёрного сюртука и галстука, имевший весьма примечательную наружность: светлые, слегка вьющиеся волосы, яркие карие глаза и чистая, свежая, румяная кожа лица делали его похожим на театрального артиста, привлекаемого обычно на роль героя- любовника. Одет молодой человек был с большим вкусом и изяществом: помимо безукоризненного сюртука обращали на себя внимание его золотые запонки с камеями и подобранная в тон галстучная булавка с каким-то полудрагоценным камнем. Выглядел Штромм в высшей степени солидно, под стать одежде был и одеколон, и остроносые лаковые туфли, выглядывавшие из-под стола. Несколько странно было встретить такого импозантного красавца среди пыльных фолиантов, конторских книг и бухгалтерских таблиц — словом, среди всего того вороха скучных бумаг, что согласно представлениям того времени должны были претить всякому мужчине благородного сословия.
— Мы агенты Сыскной полиции, — представился Гаевский. — Агафон Иванов и Владислав Гаевский. Где бы мы могли спокойно поговорить?
— Сейчас заканчивается утренняя сессия, буквально через десять минут. Пока же у нас самая горячая пора, половина всех сделок проходит в последние десять минут торгов. Соблаговолите подождать чуть-чуть и потом я буду в полном вашем распоряжении, — торопливо проговорил Штромм, быстро оглядев визитёров. — Пожалуйста, не стойте, сядьте на стулья, мне из-за вас не видно таблицы котировок.
Оказалось, что стены загородки, в которой сидел Штромм, вовсе неслучайно были сделаны стеклянными. Через них был прекрасно виден торговый зал с огромными чёрными досками, испещрёнными
