— Нет, он не азартен. Вот муж мой покойный, тот подвержен был, упокой Господь… Глаза горят, руки ходуном ходят, аж вспотеет весь, рубашку после игры хоть выжимай… А Аркадий Венедиктович — нет. Играет, а по глазам вижу — только чтоб мне доставить удовольствие, а самому и скучно даже. Вообще, он как-то сказал, что тот, кто играет на бирже, в казино никогда не пойдёт.
— А скажите, кредиторы его не осаждали? Может, Штромм делал долги?
— Кредиторы? Фу… какая гадость. Нет, господа, он этого никогда не допустил бы. Он очень умный и предусмотрительный человек.
— А вы не слышали о том, что он вещи в ломбард носил?
— Хм, слышала, конечно! Это его обычная практика. Многие его клиенты хотят играть, особенно когда 'рынок растёт' и практически все акции выходят 'в плюс', да только денег свободных не имеют. Они ссужаются деньгами у Штромма, оставляя в залог ценности. Аркадий в свою очередь под их залог берёт бОльшие суммы у знакомых ростовщиков. Понятно, что большой заем он получает на более льготных условиях. Опять же, знает, у кого брать, а у кого никогда.
— То есть, ценные вещи потом к нему возвращаются?
— Конечно. Биржевой ажиотаж проходит, люди выходят из акций, из полученной прибыли расплачиваются с Аркадием и получают ценные вещи назад. Всё это прекрасно отработано и сбоев не даёт, — заверила домовладелица.
Иванов с Гаевским переглянулись и последний, приняв самый невинный вид, спросил извиняющимся полушепотом:
— Анна Марковна, уж извините за нескромность, а где у вас тут… клозет?
Домохозяйка отнеслась к возникшей проблеме с пониманием и любезно ответила:
— Из передней налево по коридору, вторая дверь.
Гаевский вышел почти беззвучно, стыдливо прикрыв за собой дверь. На его лице было конфузливое выражение, как у нашкодившего котенка. Словно бы он досадовал на себя, хотя на самом деле никакой досады не испытывал и в помине. Надо было совсем не знать сыскного агента, чтобы поверить в то, что такой человек может всерьёз переживать из-за такой мелочи.
А Иванов, между тем, переключил всё внимание Анны Марковны на себя. Сделав паузу, призванную подчеркнуть важность нового вопроса, он спросил:
— А скажите, пожалуйста, где находился Аркадий Венедиктович утром двадцать третьего апреля?
— Его не было в городе.
— А двадцать четвёртого?
— Господин Штромм уехал из Петербурга двадцатого апреля, а вернулся сюда, в свою квартиру, вечером двадцать четвёртого. Примерно в половине восьмого вечера. Его брат приехал чуть раньше, часам, эдак, к шести.
— Брат? — переспросил Агафон.
— Да, родной брат Александр. Младше Аркадия на полтора года. Во время своих приездов в Петербург останавливается здесь, мы ему стелем на диване в кабинете. Он переночевал здесь в ночь с двадцать четвёртого на двадцать пятое апреля и уехал из города.
— Благодарю за исчерпывающий ответ. А подскажите мне, пожалуйста, как часто Александр Штромм приезжает в Санкт-Петербург?
— Довольно часто. Регулярно. Может, раз в три месяца, может, даже чаще.
Агафон Иванов с важным видом поднялся и кивком поблагодарил домохозяйку:
— Я очень признателен вам за содействие в наших розысках…
— Да вы можете, наконец, объяснить что случилось? Что вы ищете, господа? — поинтересовалась Самохина.
— Единственное, что я могу вам сейчас сказать, так это только то, что Аркадий Венедиктович Штромм проходит по делу об убийстве госпожи Мелешевич, она же Барклай, как важный свидетель. Пока что как свидетель, — многозначительно подчеркнул Агафон, хотя, пожалуй, это был явный перебор.
Произнеся эту зловещую фразу, Иванов заметил, как обмерла Анна Марковна.
Гаевский уже дожидался напарника в прихожей. Распрощавшись с хозяйкой, сыщики вышли из квартиры и направились вниз по лестнице.
— Ну-с, как получилось? — полюбопытствовал Иванов.
— По-моему, отлично, — ухмыльнулся Гаевский. — Сейчас отпустим квартального, сам посмотришь.
— Ты не наследил туфлями?
— Обижаешь, Агафон, я ведь сыскной агент. Я снял туфли и шмыгнул в комнатку Штромма как мышка. На кухне гремела посуда, так что никто ничего не заметил. И никаких следов ног.
На углу дома они простились с урядником, который маялся от безделья, будучи простым сопровождающим сыскных агентов и не принимая ни малейшего самостоятельного участия в чужом расследовании. Отойдя подалее от дома Самохиной, Владислав запустил под сюртук руку и извлёк на свет небольшой фотопортрет в рамке.
— Ты сейчас крякнешь, — сказал он не без толики самодовольства и протянул вещицу Иванову.
— Мать их ети… — Агафон, взглянув на фотопортрет, даже остановился посреди тротуара.
На хорошей, очень чёткой фотографии были изображены два молодых человека, стоявшие вполоборота друг к другу и склонившие навстречу головы. Было совершенно очевидно, что это братья, не близнецы, конечно, но очень похожие как чертами лиц, так и общим сложением. Один из них, тот, что выглядел постарше, был Аркадием Штроммом, второй, как нетрудно было догадаться, Александром.
— Ты только посмотри… — покачал головой Иванов. — Наверное, погодки.
— Ты знаешь, о чём я подумал?
— Владислав, мы с тобой думаем об одном и том же! Один братишка сделал alibi другому.
До «яковлевки» было рукой подать — всего-то пройти пару кварталов по Офицерской, а потом по набережной Екатерининского канала. Менее чем через четверть часа сыскные агенты уже разговаривали с Петром Кондратьевичем Анисимов, домоправителем 'яковлевки'.
— Нам нужны все дворники, которые работают в доме и находились здесь в первой половине дня двадцать четвёртого апреля, — поставил перед домоправителем задачу Владислав Гаевский. — И, разумеется, место, где мы могли бы спокойно поговорить с каждым.
— Вы можете расположиться прямо в моей конторе, — предложил Пётр Кондратьевич, указав на стулья возле своего стола. — Соблаговолите подождать десять минут, я покамест соберу дворников.
Домоправитель вышел, а Владислав принялся рассуждать вслух, анализируя захватившую его новую идею:
— Если бы убивал сынок, он бы прихватил египетскую коллекцию мамаши. Там ведь такие вещицы, что впору в Золотые кладовые Эрмитажа их сдавать! Места много они бы не заняли, да и весят всего ничего. Открыл саквояж, сгрёб с полки всю эту мелочёвку и уже, почитай, разбогател. Но Штромм ничего не знал о египетских древностях, ха-ха! Его интересовали те ценности, о существовании которых он был осведомлён наверняка, то есть банковские облигации и наличные деньги. Он же сам предложил Барклай конвертировать именные облигации в облигации на предъявителя.
Иванов, как человек более эмоционально сдержанный, урезонил коллегу:
— Владислав, ты ставишь телегу впереди лошади. Сначала надо разрушить alibi Штромма. Хотелось бы, конечно, чтобы дворники его вспомнили. Но нет никакой уверенности, что так случится. А без опознания все твои рассуждения писаны вилами по воде, пустое сотрясание воздуха.
Домоправитель сдержал слово: не прошло и десяти минут, как в конторе появились четверо дворников во главе с Петром Кондратьевичем.
— Вот что, братцы, — Иванов строго осмотрел явившихся, давая почувствовать важность того, что намеревался сказать. — Сейчас вам будет предложена для опознания фотографическая карточка. Вы будете рассматривать её по одному; пока один смотрит, остальные стоят на лестнице. Между собою не переговариваться, мнениями не обмениваться. Кто посмотрел — уходит, кто ещё не посмотрел — его не останавливает и вопросов не задаёт. Дело серьёзное, потому не дурковать! Всё ли ясно?
— Так точно, вашбродь! — по-военному чётко хором ответили дворники.
— Пётр Кондратьевич. — Иванов обратился к домоправителю. — Я попрошу вас побыть вместе с
