Очень часто кажущаяся нелогичность действий преступника на месте совершения преступления объясняется тем, что преступление совершается двумя или более лицами. Разумеется, сие наблюдение не есть абсолютная истина, но оно подтверждается весьма часто. Допущение сие представляется вполне оправданным ещё и потому, что преступник совершил с телом Александры Васильевны Барклай довольно сложные посмертные манипуляции. Возиться с завёрнутым в ковёр трупом крайне неудобно. Если бы убийца был один, он бы скорее всего, просто затащил тело Барклай в чулан и бросил бы там. Но если преступников было двое, то вполне логично ожидать, что их интересы окажутся несколько разными: один отправился обыскивать стол хозяйки, а второй устремился в библиотеку, к шкафам с египетскими древностями.
Можно допустить, что входная дверь была оставлена открытой как раз из расчёта на появление нового действующего лица. Убийца мог взять ключи, но не имел возможности передать их подельнику. В этом случае открытая дверь является для того единственным шансом попасть на место преступления быстро и не привлекая внимание окружающих. Логично? Вполне.
Только что может дать подобное умозаключение?
Да ни черта оно не даёт..!
Шумилов проваливался в дремотное оцепенение, потом просыпался, схватывая роившиеся в голове обрывки мыслей, но через какое-то время опять погружался в сон. В одно из таких кратких пробуждений среди ночи ему вдруг показалось, что он готов назвать и опознать убийцу, которого он несомненно уже видел… И диоритовую статуэтку бога с головой гиппопотама он тоже смог бы опознать… Да только эти полуночные наваждения столь мало имели связи с реальной жизнью что, по большому счёту, стоили даже меньше прошлогоднего снега.
9
Утро не принесло Алексею Ивановичу Шумилову каких-либо новых идей. А посему, памятуя народную истину, гласившую, что умный всегда пляшет от печки, а дурак до усталости, он решил отправиться на место преступления. «Яковлевка» должна была стать той «печкой» от которой следовало начинать своё движение в ту или иную сторону.
Шумилов без труда опознал ту самую афишную тумбу, за которой, согласно показаниям здешнего управляющего, прятался Штромм в утро убийства. Благодаря этой тумбе Алексей Иванович сразу понял, в каком подъезде находится квартира, явившаяся ареной кровавой драмы, и где примерно должна размещаться контора домоправителя.
Алексей Иванович прекрасно понимал, что опознание Штромма домоправителем — это настоящая проблема для Аркадия Венедиктовича. Имеет значение, сколь уверенно было это опознание и насколько правильно с юридической точки зрения оно было проведено. Впрочем, эти вопросы скорее важны для адвоката, нежели для Шумилова. Для него же на данном этапе имело значение другое соображение: если Штромм утверждал, что его не было на этом месте в утро убийства, то данное утверждение влечёт за собою всего три взаимоисключающих вывода. А именно: Аркадий Штромм лжёт, и в таком случае его обращение за помощью к Шумилову есть всего лишь блеф, продиктованный желанием уйти от справедливого наказания. В этом случае Шумилову надлежит как можно скорее вывести обманщика на чистую воду. Впрочем, вполне вероятна другая причина — управляющий «яковлевки» неумышленно ошибся, перепутав дату или приняв за Штромма похожего человека. Если это на самом деле так, то управляющий своими утверждениями не преследует злонамеренную цель. Наконец, возможен и третий вывод: управляющий намеренно вводит следствие в заблуждение. Понятно, что для этого он должен руководствоваться оч-чень весомым мотивом. И это, скорее всего, может указывать на его собственную причастность к убийству.
Определиться по этому вопросу представлялось для Шумилова чрезвычайно важным. Возможно, именно разобравшись с этой загадкой, он смог бы отыскать преступника. Так что всякий розыск в «яковлевке» надлежало начинать с управдома.
Шумилов вошёл во двор-колодец, один из нескольких, бывших внутри квартала, занятого огромным домом. Был двор, как и многие подобные места в Петербурге, не очень-то чист, не очень прибран. В углу был свален какой-то хлам, рядами выше человеческого роста наставлены ящики из тонких досок, то ли бутылок, то ли фруктов. На стенах местами отваливалась штукатурка, водосточные трубы, особенно в верхних своих частях, заметно поржавели. Шумилов постоял, огляделся. Подозвал дворника, присевшего передохнуть на большом деревянном коробе для песка:
— Скажи-ка, братец, где здесь контора домоуправляющего?
— Да вот она, — ткнул дворник пальцем в ближайшую дверь. — По этой лестнице один пролёт поднимитесь, и дверь налево, синей клеенкой оббита. А вот окна его конторы — аккурат весь двор видно.
Последовал второй тычок пальцем в пространство.
— А как звать-то господина домоправителя? — полюбопытствовал Шумилов.
— Известно как: Пётр Кондратьевич Анисимов.
— Спасибо братец, за подсказку. Не куришь часом?
Алексей Иванович достал кисет, который всегда брал с собою, отправляясь на разведку незнакомых объектов. Сам он хотя и не курил, но по опыту прекрасно знал, что предложить хороший табак курильщику — это лучший способ завести себе благодарного друга и надёжного осведомителя.
— Попробуй-ка табачок! — Шумилов протянул кисет дворнику, но тот неожиданно стал отказываться:
— Не-ет, спасибо, у меня свой.
— Давай-давай, не стесняйся, — скомандовал Шумилов. — Ты такого здесь не купишь! Это табак анатолийский, из самой, значит, Турции!
Дворник, заметно оживившись, извлёк из внутреннего кармана зипуна «псалтырь», между страниц которого оказались заложены нарезанные листы папиросной бумаги. Некоторое время он старательно скручивал 'козью ножку', получившуюся толщиной чуть ли не с большой палец ноги; при этом шевелил красным грушеподобным носом, недоверчиво принюхиваясь к табаку:
— Да-с, товарец необычный, — наконец, резюмировал он. — С можжевельником, что ли?
— Какой можжевельник в Турции, братец, окстись! — замахал руками Шумилов. — Сорт такой…
Дворник, воскурив 'козью ножку', выжидательно покосился на Алексея Ивановича, понимая, что такое угощение сулит продолжение разговора. Поскольку Шумилов молчал, то он начал сам:
— Да-с, табак хорош. Таким покуда не угощали-с… Вы, барин, по делу в краях наших или как?
— По делу. Тут у вас преступление было, вдову чиновника убили… Вот редактор мне и приказал статью писать. А я и не знаю, как лучше подступиться. Не подскажешь часом?
— А чего ж не подсказать хорошему человеку? — вздохнул дворник. — Да кабы я знал, что подсказывать.
— Ты же всех тут знал, братец. Что народ-то говорит? На кого люди думают?
— Тю-ю-ю, народ! — протянул дворник. — Что народ? Кто ж его знает? Богатая была дамочка, её за то богатство и того… порешили…
— А была ли у неё кроме убитой горничной другая прислуга? Кухарка, скажем, прачка?
— Нет, в квартире только горничная жила, упокой, Господь, её душу… Хорошая была девица, уважительная… А кухарка… нет, кухарки не было. Покойная барыня столовалась у Настасьи Клочковой, она на несколько семей готовит, живёт вон по той лестнице, четвертый этаж. Александра Васильевна, покойная, значит, к ней присылала за обедами.
— А полиция интересовалась этой самой Клочковой? Ходили к ней 'архаровцы'?
— Того не знаю, но думаю, интереса для полиции тут никакого нет. Что повариха может знать, ежели даже в квартиру не хаживала? Надежда Толпыгина, горничная убиенная, прибежит к ней, судки с обедом возьмёт, а через два часа вернет. Вот и вся служба.
— Ну, а прачка была? Кто обстирывал барыню?
— А стирала им прачка Лизавета, она в соседнем дворе обитает, в полуподвале. Та вообще никогда в квартиру не ходила, ей горничная белье относила и забирала.
