волновала, словно бы ему было безразлично, кто будет сидеть по ту сторону цветочной корзины. Он и сам удивлялся своему спокойствию.
С сигарой во рту он опустился на диван и посмотрел за окно. На земле у забора громоздились штабеля строительных материалов. Похоже, зала помещается в торцовой части здания, потому что видна стоячая вода канала и на противоположном его берегу — особнячки, похожие на дома свиданий.
Улица по-прежнему пустынна, только где-то в самом конце ее маячит одна-единственная фигура женщины с ребенком за спиной. Со второго этажа отчетливо видно массивное здание из красного кирпича — это Военно-морская библиотека.
Сидя на диване, Ватанабэ изучал внутреннее убранство залы. Стены украшали картины, ни в малейшей степени не согласующиеся между собой по стилю. Цветущая слива с соловьями, и Урасима- таро4, и какая-то одинокая хищная птица. Продолговатые и узкие декоративные свитки выглядели под высокими потолками несоразмерными, словно их развернули только наполовину. Над дверью красовалась матерчатая полоска с письменами “века богов”5. Да, современная Япония — не эталон вкуса! — решил Ватанабэ и продолжал курить, стараясь ни о чем больше не думать.
Но вот в коридоре послышались голоса. Дверь отворилась, и перед ним предстала та, ради которой од сюда явился. Большая соломенная шляпа а-ля Мария-Антуанетта, украшенная огромным пером; серое пальто нараспашку, под ним — серая же юбка и тончайшей работы батистовая блуза. В руке — изящный, как игрушка, летний зонтик.
Ватанабэ расплылся в приветливой улыбке, положил сигару и стремительно встал. Дама кивнула сопровождавшему ее официанту и лишь затем подняла глаза на Ватанабэ. Огромные карие глаза, от которых он когда-то не мог оторваться. В те дни под ними еще не лежали густые лиловые тени.
— Кажется, я опоздала, — сказала она по-немецки нарочито небрежным тоном Зонтик перекочевал в левую руку, правая же, в перчатке, была протянута ему. “Сковывает присутствие официанта”, — подумал Ватанабэ, вежливо пожимая пальцы дамы.
— Доложите, когда ужин будет готов, — распорядился он, и официант тотчас же удалился,
Зонтик был брошен на диван, туда же со вздохом облегчения опустилась дама. Она неотрывно смотрела ему в лицо. Ватанабэ придвинулся ближе.
— Как тихо, — наконец проговорила она.
— Когда я пришел, здесь стоял немыслимый грохот, идет реконструкция.
— Ах, вот оно что! Видно, поэтому так неуютно. Впрочем, мне теперь везде неуютно.
— Когда и какие дела привели тебя сюда?
— Я приехала позавчера, а вчера мы виделись с тобой.
— Так какие же тебя привели дела?
— С конца прошлого года я находилась во Владивостоке.
— Выступала в ресторанах?
— Да.
— Одна или с труппой?
— Ни то ни другое. Мы вдвоем, ты его знаешь. — Немного помедлив, она добавила: — Со мною Косинский.
— Тот поляк? Ты что же, стала пани Косинской?
— Нет, просто я пою, Косинский аккомпанирует.
— И только?
— Видишь ли, когда путешествуют вдвоем, отрицать было бы...
— Понятно. Значит, он тоже в Токио?
— Да, Мы остановились в “Атагояме”.
— Как же он отпускает тебя одну?
— Концерты даю я, он только аккомпанирует. — Она сказала “Begleiten”, что можно было истолковать двояко: аккомпанирует, сопровождает.
— Я не утаила от него нашу встречу на Гиндзе, он тоже выразил готовность повидаться.
— Избавь, пожалуйста.
— Не беспокойся. Денег у нас пока много.
— Сейчас много, потом потратите — и станет мало. Что тогда?
— Поедем в Америку. Еще во Владивостоке нас предупреждали, что на Японию не следует рассчитывать.
— Правильно вас предупреждали. После России надо ехать в Америку. Япония пока не доросла, она — в процессе реконструкции.
— Что я слышу? И это говорит японец, да еще сановная особа! Вот расскажу в Америке! Ты ведь, правда, важный чиновник?
— Чиновник.
— И, наверное, из респектабельных?
— До противного. Настоящий филистер. Сегодняшний вечер, конечно, не в счет.
— Слава богу. — Дама сняла давно расстегнутые перчатки, протянула заледеневшие руки. Он торжественно пожал их. Она не сводила с него глаз. От залегавших под ними теней они казались еще больше.
— Можно я тебя поцелую? — спросила она. Ватанабэ поморщился:
— Мы же в Японии.
Как раз в эту минуту дверь отворилась и вошел официант:
— Кушать подано.
— Мы в Японии. — повторил Ватанабэ, встал и пригласил даму в соседнюю комнату.
Вспыхнул электрический свет. Дама осмотрелась, села к столу.
— Chambre separee! — сказала она с улыбкой. Ватанабэ почувствовал какую-то неловкость, возможно, мешала корзина с цветами. Выдержав паузу, он сухо заметил:
— Это получилось совершенно случайно.
Налили шерри. Подали дыню. Вокруг пары гостей суетились три официанта.
— Смотри, сколько их тут, — заметил Ватанабэ.
— И никакого толку. В “Атагояме” то же самое.
— В “Атагояме” неважно?
— Да нет, ничего. Правда, вкусная дыня?
— Поедете в Америку, там по утрам вам будут приносить гору всякой еды. — Они ужинали и перебрасывались ничего не значащими фразами.
Подали шампанское.
—Есть ли в тебе хотя бы капля ревности? — неожиданно спросила она.
В продолжение всей этой беседы ни о чем она вспоминала, как, бывало, сидели они после спектакля в кабачке “Голубые ступеньки”, как ссорились и мирились. Хотела будто бы в шутку спросить, а помнит ли он то время, но вопрос прозвучал серьезно и с явной болью.
Ватанабэ поднял бокал шампанского и твердо произнес:
— Kosinski soil leben!
Дама молча подняла свой бокал, лицо ее застыло в улыбке, рука немилосердно дрожала.
Было всего половина девятого, когда коляска рикши пересекла залитую огнями Гиндзу и повернула в сторону Сибы. Лицо ехавшей в ней дамы скрывала густая вуаль.
ПОСЛЕДНЯЯ ФРАЗА
Описываемые события происходили в двадцать третий день одиннадцатого месяца третьего года Гэмбун6. В городе Осака возле устья реки Кидзу7 предстал на трехдневное позорище перед народом мореход Кацурая Таробэ. За его спиной повесили табличку: “Приговорен к
