Разведчикам, входящим в состав отряда, вменялась попутная разведка местности, подсчет оружия в местных отрядах.
Поехали!
Конец апреля. Погода райская.
Обстановка нормальная. На северной окраине Кундуза раздолбали очередное бандформирование вместе с кишлаком. На Ханабад – уездный центр в двадцати километрах к востоку от Кундуза – сбросили сотню авиационных 250-килограммовых фугасных авиационных бомб. Пора провести митинг в Чардаре. Севернее Кундуза, поближе к советской границе.
Утром выехали в Кундуз и железной рекой (шестнадцать единиц бронетехники) залили небольшую уютную улицу, где расположился партийный комитет НДПА (Народно-демократической партии Афганистана). Чертыхаясь, ждали афганских товарищей. Они не торопились, намекая на то, что в Чардаре не все спокойно и возможны провокации.
Во дворе гостиницы, где и находился партийный комитет, иногда появлялись заспанные бородатые мужики явно рязанского вида. Они посматривали на нас, но близко не подходили. Это были советские «спецы» (т. е. которые из спецслужб, не путайте с экскаваторщиками и геологами), работавшие с афганцами. Окна нижнего этажа были заложены бумажными мешками с песком и тюками с хлопком- сырцом.
Наконец прибыл взвод афганской милиции – «царандоя». Одеты хорошо, добротные ботинки, чистенькое обмундирование. Мы – банда оборванцев по сравнению с ними. Нехудые ребята. Вооружены автоматами Калашникова. Один толстомордый смазливый «царандоевец» (на вид сущий «бачабоз» – мальчик для плотских утех) привлек внимание наших разведчиков.
– Ишь ты, какую шайбу наел!
– Я не шайба, – с легким акцентом неожиданно сказал афганец.
– Да мы не о тебе, шайба – это хоккей, спорт...
– Не надо! Шайба, ряха, пачка, морда! Да?
Разведчики были сконфужены донельзя. Вот так прокололись! А знаток русского языка еще и «успокоил»:
– Я все понимаю. Я Казанское училище химзащиты закончил. Пожарником был здесь главным... при Тараки. При Амине посадили. Теперь взводом командую.
А вот в чем суть задержки! Прибыли заложники из Чардары. Пока мы будем там говорить, лечить, одаривать – они, во избежание всяких глупостей, будут пить чай в партийном комитете под надежной охраной.
Я сделал несколько кадров, стоя на башне бронетранспортера. Попали в объектив – БМП с живописно развалившимися на броне разведчиками, «ЗИЛ-131» с гуманитарной помощью и яростно о чем-то спорящие подполковник Русаков и майор Саночкин. Последний отвечал за всю боевую часть. Жаль, что никогда более не видел этого лобастого, упрямого и храброго человека. Позже я знал: если в колонне Саночкин – заместитель командира 149-го полка, то все пройдет нормально. Он был для меня образцом профессионального военного. У таких людей не грех учиться.
Водитель постучал по моему ботинку, показывая, что нужно проверить связь. Я подключился. Все хорошо, все слышно. Доложил о готовности к движению.
– Всем идти в режиме молчания. Кого нужно, сам вызову, – раздался в шлемофоне голос Саночкина. – «Игла», «Крот» – начать движение.
«Игла» и «Крот» – разведдозор и саперы. Место, куда предстояло прибыть на митинг советско- афганской дружбы – Чардара, – славилось хорошими подрывниками. А впрочем, что сложного ночью закопать фугас-другой в слой лесса или суглинка, размолоченного в пыль нашей броней?
Не проехали и десяти метров, как водила ударил по тормозам. Это бывало. В начале движения колонны, подобные нашей, сборные, всегда ведут себя как параличные. Видно, впереди, при выезде на главную улицу Кундуза, она же шоссе, создалась пробка. Вылез на броню. Вокруг, пробиваясь через шлемофон, стоял хохот. Под БМП разведчиков, отъехавших на десять метров от ворот провинциального комитета, оказалась внушительная куча дерьма. Сначала я смеялся со всеми, потом попытался сообразить, как можно залезть под БМП и справить нужду. Там же и сорока сантиметров нет под днищем! Стало еще смешнее. Мое недоумение рассеял водитель.
– У них там лючок есть.
Я заметил, что стоящий у ворот комитета холеный афганец возмущенно что-то объяснял одному из «наших бородачей» – очевидно, партийному советнику небольшого ранга или переводчику. Тот было двинулся к разведчикам, но колонна вновь дернулась на выход. Афганские товарищи пристроились сзади. В колонну их Саночкин не пустил.
А вот и обрывок кадра. Мишка Новиков с бойцом тащит на дувал (глиняный забор) пулемет «Утес». Нас встретили огнем уже на окраине Кундуза.
Мы съехали себе мирно с шоссе, прошли метров двести по грунтовке. Дорога шла по оврагу. И опять резкое торможение. Впереди пальба. Что там – не видно. Часть машин ушла за поворот. Сзади пальба. Так эти машины еще на окраине города. Над головой посвистывает. Впереди ухнули пушки БМП. В эфире полная тишина. Все радиостанции в овраге «сдохли». Я слез с брони, подошел к Русакову.
– Что-то застряли мы?
– Да ладно, разберутся. Мы вот тут нехорошо стоим. Вроде как в траншее.
Слава богу! К этому времени, посмотрев на бывалых людей, я понял и принял безоговорочно одно: в бою, при обстреле, вообще в боевой ситуации, когда «гремит и грохочет кругом», – нельзя суетиться! А хочется! Что-то хочется делать. Куда-то двигаться. Опять же, оружие есть... Но давите в себе это чувство «деятельности», оно – плохо замаскированный страх. Причем вы и не подозреваете, что это – страх. И тогда лучшее – залечь, осмотреться, если уж очень круто «каша» заваривается, или закурить с человеком, который все это уже проходил и спокоен, как мамонт. А поскольку Русаков не курил, то я протянул пачку «Ростов-Дона» разведчику, стоящему рядом. Эти сигареты выдавали на офицерский паек. Гадостные, горькие и заплесневелые. «Донские», из махорки, за 4 коп., которые получали солдаты, были куда вкуснее.
Между тем с окраины города, из комендатуры, «заговорил» крупнокалиберный пулемет, а через несколько секунд на гребне оврага взметнулся султанчик разрыва.
– Плохо, – сказал Русаков, – своими же минами накроют.
Тут я краем глаза увидел, что с танка, стоящего через две машины от нас, экипаж снимает пулемет. Русаков было начал махать им, чтобы не высовывались, но где там! Через пару минут командир танкового взвода лейтенант Мишка Новиков, худой, рыжий и вихрастый, уже возносил с бойцами свое оружие на гребень оврага. А потом, пристроив его к полуразрушенному дувалу, повел самолично огонь короткими очередями. Вот это был сюжет!
Но что самое главное: Мишка вел огонь в направлении нашей комендатуры, небольшой крепости на окраине Кундуза! Русаков тихо матерился. Примеру Новикова последовали застоявшиеся разведчики, и... началось! Как ни странно, огненная вакханалия помогла. Сначала умолк КПВТ «комендачей». Потом стало тихо в замыкании. А ко всему в нашем «ущелье» появился Саночкин. Он шел от головы колонны, суля ордена «святого Ебукентия» всем «экстремистам». Я предусмотрительно нырнул в броню и нахлобучил шлемофон. А Новиков спустился с гребня героем. На щеке лейтенанта пламенела длинная ссадина. Потом Мишка признался, что его задело выброшенной гильзой или камнем. От вражеской пули или осколка он отказался. Вообще был честный и сильный парень.
Года три спустя, находясь в командировке в Афганистане уже в должности корреспондента окружной газеты «Фрунзевец», я увидел в Пули-Хумри Мишкин портрет. Изрядно выцветший под афганским солнцем, красовался на Аллее Героев. Новиков был изображен на большом железном листе, при всех наградах (два боевых ордена и медаль «За отвагу»). Сходство – потрясающее. А краски, как я узнал, были обычные, малярные, но они верно послужили делу военно-социалистического реализма в области батальной живописи. Мишка такой и в жизни был – запыленный, облупившийся под солнцем, поскольку рыжим тяжело загореть. Позже, встретив Михаила в Термезе, в танковом полку (недалеко отъехал он от Афгана), я рассказал ему о неувядающей славе. Мишка отмахнулся: у него, заместителя комбата, хватало иных воспоминаний. Впрочем, тот вечер мы провели очень славно! Но продолжу о рейде БАПО.
