Должно быть, прошло не так уж много времени, прежде чем сознание вернулось ко мне. Я услышал звуки стрельбы. Вверху летали японские истребители. На кончиках стволов их пулеметов мерцали красные огоньки. Они расстреливали остатки «Старого Аби» для того, чтобы под его обломками никто не выжил. Небольшой язычок пламени вспыхнул на переднем моторе – единственном, который уцелел. Еще мгновение, и огонь распространился на всю кабину, ткань которой была пропитана горючим и маслом. Она горела белым огнем, над которым вился черный дым. Горящий бензин проливался на землю, и со стороны казалось, что из мотора течет огонь. Затем произошел взрыв, обломки разлетелись во все стороны, и «Аби» прекратил свое существование. Добившись желаемого результата, японцы улетели прочь.
Теперь я без суеты огляделся вокруг и понял, где нахожусь. К своему ужасу, я обнаружил, что упал в глубокую яму с нечистотами. В Китае такие ямы обычно оставляют открытыми, и я оказался в одной из них. Вонь была просто невыносимой. Я успокаивал себя тем, что, не окажись я здесь, я бы неизбежно погиб от японских пуль или при взрыве самолета. Я быстро освободил себя от остатков кресла пилота. Только теперь я почувствовал, что сломал себе обе лодыжки. И все же, приложив некоторые усилия, мне удалось кое-как выбраться из этой ямы. На локтях и коленях я отполз подальше от вонючего месива.
Оказавшись на сухой земле совсем недалеко от остатков самолета, которые все еще догорали, я снова потерял сознание, на этот раз от боли и усталости. Вскоре сильные удары по ребрам привели меня в чувство. Японские солдаты издали увидели пламя и пришли поглазеть на разбившийся самолет, рядом с которым оказался я.
– Это единственный, кто выжил, – произнес голос надо мной. Я открыл глаза и увидел японца с ружьем, к которому был прикреплен штык. Штык был нацелен в мое сердце.
– Я привел его в чувство, чтобы он знал, что его убивают, – сказал японский солдат своему товарищу и собирался уже было вонзить в меня штык.
– Стой! – Раздался в этот момент голос офицера, подоспевшего к месту событий. – Возьмите его в лагерь. Мы заставим его рассказать, кто летел в этом самолете и почему его так хорошо охраняли. Возьмите его в лагерь. Мы допросим его.
Солдат набросил ремень своего ружья на плечо, схватил меня за ворот и поволок за собой. – Тяжелый попался, – сказал он. – Помоги мне. Один из его компаньонов подошел к нему и взял меня за руку. Вместе они поволокли меня, обдирая кожу на моих ногах о каменистую землю. Вскоре к ним присоединился офицер, который, очевидно, задержался для того, чтобы обследовать обломки самолета.
– Несите его! – раздраженно крикнул он и, посмотрев на кровавые следы, которые оставляло на земле мое израненное тело, ударил солдат ладонью по лицам. – Если он потеряет столько крови, что его нельзя будет допросить, вы ответите мне за это!
Поэтому некоторое время мне дали возможность спокойно полежать на земле, пока один из солдат ходил за тележкой. Поскольку я высокого роста и довольно тяжелый, низкорослым японским солдатам пришлось здорово попотеть, пока они довезли меня до расположения своей части.
В конце концов я оказался в доме, который использовался японцами в качестве тюрьмы. Перед дверью меня грубо выбросили из тележки и за шиворот втянули в камеру. Дверь с грохотом захлопнули и закрыли на замок. Я остался один в камере, а у двери поставили часового. Через некоторое время мне удалось поправить сломанные лодыжки и наложить на них лубки. Лубками послужили случайные куски дерева, которые оказались в камере, раньше служившей, вероятно, кладовой. Для того, чтобы закрепить лубки, мне пришлось оторвать длинные полосы материи от своей одежды.
Много дней я пролежал в этой камере, где кроме меня были только пауки и крысы. Кормили меня раз в день. Мне давали чашку воды и объедки со стола японских часовых. Вероятно, это были те куски пищи, которые они пожевали и выплюнули. Однако выбирать не приходилось. Я, должно быть, провел в этой камере больше недели, потому что мои кости начали уже срастаться. И вот однажды после полуночи дверь широко распахнулась, и в камеру вошли несколько японских солдат. Меня поставили на ноги. Им приходилось поддерживать меня под руки, потому что мои лодыжки были еще слишком слабы, чтобы выдерживать вес моего тела. Затем вошел офицер и ударил меня в лицо.
– Твое имя? – спросил он.
– Я – офицер китайской армии, который попал в плен. Больше мне нечего вам сказать, – ответил я.
– Настоящие мужчины не попадают в плен, – сказал офицер. – В плену оказываются только жалкие трусы. Ты мне все расскажешь.
Однако я молчал. Они стали бить меня по голове плоскими частями своих мечей, щипать, давать пинки и плевать на меня. Поскольку я продолжал молчать, они стали прижигать мое лицо и тело окурками и жечь спичками пальцы. Только тогда я оценил все то, чему когда-то научился. Я не сказал ничего. Они не могли заставить меня заговорить. Я просто продолжал молчать, думая о другом. Я знал, что в сложившейся ситуации это самая лучшая линия поведения.
В конце концов солдат не выдержал и ударил меня прикладом по спине. От неожиданного сильного удара я повалился на землю и некоторое время не мог дышать. Офицер подошел ко мне, плюнул мне в лицо, ударил ботинком и сказал:
– Когда мы вернемся, ты будешь говорить. Я лежал на полу и не мог пошевелиться. У меня не было сил встать. В эту ночь ко мне никто не пришел. На следующий день тоже никого не было, и на следующий день, и на следующий. Три дня и четыре ночи я пролежал без воды и пищи, не видя никого. Изнемогая, я лежал и думал о том, что же будет со мной дальше.
На четвертый день в камеру вошел офицер, но на этот раз уже другой. Он сказал, что меня не убьют и будут хорошо кормить, если я расскажу им все, что знаю о китайцах, о их армии и о Чан Кай Ши. С его слов я понял, что здесь уже знают, кто я такой. Мне сказали, что со мной, как с аристократом из Тибета, не будут обращаться так грубо, потому что Япония заинтересована в сохранении дружественных отношений с Тибетом. «Нечего сказать, хорошие друзья», – подумал я про себя. Офицер поклонился мне, повернулся и вышел.
В течение недели со мной обращались довольно прилично. Я получал еду и воду два раза в день. И хотя это был нищенский паек, теперь по крайней мере меня оставили в покое. Однако через несколько дней трое мужчин пришли ко мне и сказали, что собираются задавать мне вопросы, на которые я должен отвечать. Вместе с ними пришел японский врач. Он осмотрел меня и пришел к выводу, что хотя я еще довольно плох, меня уже вполне можно допрашивать. Он посмотрел на мои лодыжки и удивился тому, что после всего, что со мной произошло, я еще могу стоять на ногах. Затем все они с почтением поклонились мне и друг другу, а затем ушли из камеры как гурьба школьников. Снова дверь захлопнулась, и я остался один. Однако теперь я знал, что в этот день меня снова будут допрашивать. К этому я был готов и решил, что, как бы они меня ни пытали, о китайцах я им ничего не скажу.
ГЛАВА 8
У КОЛЫБЕЛИ МИРА
Рано утром на следующий день, задолго до появления в небе первых проблесков зари, дверь моей камеры с силой распахнули. Она с грохотом ударилась о стену и замерла. Несколько солдат ворвались внутрь. Они грубо схватили меня, встряхнули и поставили на ноги. На меня надели наручники и долго вели куда-то в темноте. Солдаты постоянно подталкивали меня прикладами, что совсем не свидетельствовало об их дружеском расположении ко мне. Каждый раз после удара прикладом они кричали мне:
– Быстро отвечай на все вопросы, которые тебе зададут! Понял, враг порядка? И притом говори правду, а то с тобой еще не такое сделают! Мы узнаем от тебя все!
В конце концов мы пришли в комнату для допросов. В ней полукругом стояли несколько офицеров. Все они были очень сердиты или желали казаться таковыми. Мне же они казались оравой школьников, собравшихся вместе, чтобы замучить лягушку. Когда меня ввели, все они церемонно поклонились мне. Затем старший офицер, полковник, призвал меня рассказать им все, что я знаю и заверил, что японцы – дружелюбный и миролюбивый народ. Но меня он назвал врагом, потому что я на стороне китайцев выступил против их мирного марша по этой стране. Китай, по его словам, должен быть колонией Японии. Это он мотивировал тем, что у китайцев нет своей культуры!
– Мы, японцы, являемся подлинными друзьями мира, – продолжал он. – Поэтому ты должен рассказать нам все, что знаешь о китайцах. Нас интересует передвижение их воинских подразделений, их численность, а также содержание твоих разговоров с Чан Кай Ши. Если ты расскажешь нам все это, мы сможем преодолеть сопротивление китайцев и без кровопролития подчинить себе эту страну.
