за тобой и спросил, видел ли ты кого-то во внутреннем коридоре, что бы ты ему ответил?
Он остановился на секунду, ожидая, что я что-нибудь отвечу ему, но я смотрел на него, испуганно раскрыв рот. Он продолжал:
— Ты мог бы сказать, что не видел никого в коридоре, поскольку человек, который там был, находится там постоянно. Это было настолько привычное зрелище, что ты вполне мог бы его и не заметить. Итак, ты мог бы сказать, что никого не видел в этом коридоре.
Затем вмешался другой лама, он наклонил голову и добавил:
— Прокторы, проводя расследования, часто сталкиваются с трудностями. На их вопросы, не было ли незнакомцев в том или ином здании, обитатели неизменно отвечают, что никого не видели. Тогда как на самом деле там могла бы быть целая толпа народа, могли проходить прокторы, ламы и даже посланники из других монастырей. Но из-за того, что эти люди были обычными — они всегда были рядом, — их появление оставалось незамеченным, они были словно невидимыми.
Молчавший до этого лама опять вступил в разговор:
— Да, это так. Теперь я спрошу тебя, Лобсанг, сколько раз ты был в этом храме? И в то же время ты недавно заметил, что ни разу не видел подставки, на которую мы устанавливаем кристалл. Эта подставка находится здесь около двухсот лет, она никогда не выносилась из храма, и все же ты смотрел на нее так, словно увидел в первый раз. Она была здесь и раньше, но была обычной для тебя, и поэтому осталась незамеченной.
Лама, который сопровождал меня в астральном путешествии по Потале, улыбнулся и продолжил:
— Ты, Лобсанг, не можешь себе представить, что произошло. Ты не веришь, что путешествовал вне своего тела, но ты не был готов увидеть свое тело. Когда ты смотрел, ты видел лам, сидящих в кругу, и твое внимание заботливо обошло свое собственное тело. Мы можем сделать то же с помощью гипноза. Загипнотизировав человека, мы можем заставить его поверить в то, что он один в комнате, и тогда человек будет видеть в этой комнате все, кроме находящихся в ней людей, и, очнувшись от гипноза, он сможет поклясться, что был один. Так же и ты старался, чтобы тело не попало в поле твоего зрения. Вместо этого ты оглядывал сидящих лам, оглядывал весь храм, пропуская лишь то пятнышко, которое «хотел» увидеть.
Я задумался. Я уже слышал что-то похожее. Однажды я видел старого монаха, у которого был сильный приступ мигрени. Как он мне объяснил впоследствии, он не видел вещей, на которые смотрел. Ему казалось, что их нет. Если он смотрел перед собой, то видел то, что находилось по сторонам, когда же он смотрел в сторону, то видел то, что находилось перед ним. Он рассказывал мне, что смотрел словно через две трубы, прижатые к глазам. У него создавалось впечатление, что на глаза надеты какие-то шоры.
— Очевидное часто может быть невидимым, — сказал один из лам. — Ведь обычность делает объекты незаметными. Возьмем, к примеру, человека, который носит ячмень. Ты видишь его каждый день, и в то же время ты не видишь его. Он настолько знакомая фигура, что спроси я тебя, кого ты видел сегодня утром, ты бы ответил — никого, потому что ты не воспринимаешь носильщика ячменя как человека, это просто нечто, которое всегда делает определенную работу в определенное время.
Это казалось мне удивительным — мое тело лежало на земле, но я был не способен его видеть. Тем не менее я так много слышал о гипнозе и астральных путешествиях, что был готов принять эти объяснения.
Старый морщинистый лама улыбнулся мне и заметил:
— Скоро мы дадим тебе более детальные инструкции, и ты сможешь легко покидать свое тело в любое время. Как и все остальные, ты совершаешь астральные путешествия каждую ночь, уносясь в далекие места, но забываешь об этом. Отныне ты будешь отправляться на астральную прогулку и возвращаться обратно, сохраняя все воспоминания о том, что ты видел и что делал. Если ты сможешь делать это, ты побываешь в величайших городах мира, тебе никогда не будет скучно. Здесь, в Тибете, тебе будут доступны знания разных культур.
Я задумался над этим. Я всегда удивлялся, каким образом некоторые из высокопоставленных лам становились всезнающими. Они, казалось, были удалены от мелочной жизни и в то же время были способны сказать, что в этот момент происходит в любой части нашей страны. Я вспомнил один случай, когда нас с Наставником позвали к очень старому человеку. Я был представлен ему, и мы поговорили. Вернее, говорили он и мой Наставник, я лишь сидел и внимательно слушал. Вдруг старик вытянул руку и сказал: «Меня зовут!» Он ушел в себя, и казалось, свет полился из его тела. Он сидел неподвижно и выглядел как мертвец, как пустая раковина.
Мой Наставник сидел спокойно, и я, глядя на него, тоже сохранял спокойствие. Мы сидели вместе, сложив руки на коленях, не говоря ни слова и не двигаясь. С нескрываемым интересом я смотрел на то, что казалось пустым телом человека. В течение десяти, а может, двадцати минут — было сложно следить за временем в таких обстоятельствах — ничего не происходило. Затем сознание стало постепенно возвращаться к старику. Он протер глаза и открыл их, потом — я никогда не забуду этого — он рассказал моему Наставнику обо всем, что произошло с ним в Шигатсе, городе, который был довольно далеко от нас. Я осознал, что это намного лучше всех систем связи, лучше самых удивительных приборов, которыми, как я слышал, был полон внешний мир.
С помощью астральных путешествий мне хотелось побывать всюду. Я хотел путешествовать по горам и морям, я хотел посетить другие страны. И эти люди, эти девять лам, собирались научить меня этому!
Старый кот зевнул, его усы вздрогнули. Затем он встал и потянулся с такой силой, что мне показалось, он вот-вот разорвется на две части.
Он соскочил вниз и, высокомерно протиснувшись между ламами, скрылся в тени одной из Священных Фигур. Старый лама заговорил:
— Пришло время закончить это занятие, тем более, что мы собрались здесь совсем не для того, чтобы учить Лобсанга. Мы должны заняться своими делами и увидимся с Лобсангом, когда вернется его Учитель.
Другой подошел и строго посмотрел на меня:
— Ты должен очень усердно учиться, Лобсанг. У тебя в этой жизни много дел. У тебя будут неприятности, страдания, ты будешь далеко и часто путешествовать. Но в конце ты достигнешь своей цели. Мы дадим тебе хорошую подготовку.
Они поднялись, взяли кристалл и вышли из храма.
Я сидел удивленный. Цель! Неприятности? Мне всегда говорили, что меня ожидает трудная жизнь, что у меня есть цель. Почему они постоянно твердят об этом? Можно подумать, что только у одного меня цель, и я один должен страдать! Чем чаще я это слышал, тем меньше это мне нравилось.
Однако мне очень хотелось попутешествовать в астрале и увидеть все то, о чем я слышал. Я осторожно поднялся на ноги, ворча и бормоча проклятия, — боль снова дала о себе знать. Их кололо и жгло. Несколько раз упав, я добавил себе синяков. Меня донимала боль между лопатками, в том месте, которым я лежал на чашке. Подумав об этом, я покопался внутри своей мантии и привел свои скромные пожитки в надлежащий порядок. Потом я покинул храм.
В дверях я внезапно остановился и, развернувшись, подошел к мерцающим масляным лампам. Одну за другой я потушил их — это была моя обязанность. Я последним уходил из храма и поэтому должен был сделать это. Пока я шел сквозь темноту к слабому свечению открытой двери, мой нос ощущал неприятный запах, исходивший от чадящих фитилей. Кое-где показывался затухающий огонек, но тут же исчезал в темноте.
Некоторое время я постоял в дверях, не зная, куда пойти. Потом, решившись, я пошел направо. Яркий свет звезд лился в окна, окрашивая все в серебристо-голубой цвет. Я свернул за угол и вдруг остановился. Ну да! Конечно, они были правы! Некоторое время я стоял и думал. Я вспомнил, что время от времени проходил мимо старого монаха, сидящего в маленькой келье и, хотя я видел его каждый день, я никогда не замечал его. Я вернулся на несколько шагов и взглянул. Старик сидел в маленькой келье в удаленной части коридора напротив окна. Он был полностью слеп и сидел на полу, вращая молитвенное колесо — очень, кстати, большое. Он все вращал и вращал его.
Кто бы ни проходил мимо, он мог слышать треск вращающегося колеса. Час за часом, день за днем старик сидел здесь, считая, что в этом предназначение его жизни — поддерживать вращение молитвенного колеса. Это было все, ради чего он жил. Мы, проходившие так часто мимо, привыкли к вращению колеса и поэтому никогда не видели монаха и не слышали треска.
Я стоял в темном проеме, наблюдал за колесом и слушал мягкое пение старичка:
— Ом! Мани падме хум! Ом! Мани падме хум!
Его голос был хриплым, пальцы скрючены и угловаты. Я смутно мог различить его. Он сидел и вращал колесо, вращал уже много лет, вращал еще до того, как я родился. Сколько еще он будет его крутить? Я не знал. Но я понял, что люди могут быть невидимыми, если они настолько знакомы, что никто не замечает их. Звуки становятся тишиной, если к ним привыкнуть.
Я вспомнил, как однажды в одиночку забрался в темную пещеру. Через некоторое время я стал слышать булькающие и шелестящие звуки моего тела — это кровь текла по венам и артериям. Затем я услышал равномерный стук сердца. Я слышал, как воздух проходит по моим легким, а когда я двинулся, то раздался скрип и треск мышц, передвигающих кости. Нам всем присуще это, все мы очень шумные приспособления, и хотя многие другие звуки привлекают наше внимание, мы не слышим те, которыми постоянно окружены и от которых нам не избавиться.
Я стоял на одной ноге, почесывая макушку. Было около полуночи, и вот-вот должен был раздаться зов на полуночную службу. Поэтому я особенно не спешил. Я опустил вторую ногу, плотнее завернулся в мантию и пошел вдоль коридора в
