причинами.
Исследования показывают, что большинство людей начинают глубже ощущать страдания в возрасте десяти лет, когда задумываются над тем, почему они должны страдать. Гаутама задал себе этот вопрос, когда ему было тридцать лет; до этого времени родители делали все, чтобы уберечь его от любых проявлений страдания. Люди, которые были во всех отношениях защищены и окружены заботой, незнакомы с несчастьями, и поэтому, когда страдание по-настоящему входит в их жизнь, такие люди оказываются неподготовленными к этому и часто подвергаются душевным или нервным срывам.
Каждый человек когда-нибудь сталкивался со страданием. Каждый испытывал физическую или душевную боль. Без боли на нашей Земле невозможно обрести знание, невозможно очиститься от грязи, которая засоряет человеческую душу.
Нельзя сказать, что Гаутама основал новую религию. Учение Гаутамы и его вклад в общечеловеческое знание сфокусированы на проблеме страдания и счастья. Во время своей медитации, когда все животные хранили молчание, стараясь не мешать ему, когда улитки охлаждали его обожженную голову, Гаутама осознал, что такое боль, осознал, в чем причина страдания, и понял, каким образом их можно избежать. Он научил этому пятерых своих последователей. Его учение выразилось в четырех принципах, на которых основываются все буддистские писания. Речь идет о Четырех Благородных Истинах, изучением которых мы займемся позже».
Скоро опустился ночной сумрак, и темнота стала такой, что мы с трудом могли видеть друг друга. Силуэт индийского Учителя неясно вырисовывался на фоне окна в слабом свете звезд. Он продолжал говорить, забыв или просто не обращая внимания на то, что нам пришло время отправиться на ночную службу. Служба должна была состояться в четыре, а затем в шесть часов утра.
Наконец он решил, что уже достаточно устал, и что, возможно, попусту тратит время. Стоя в темноте спиной к окну, он не мог видеть нас, не мог точно определить, слушаем ли мы его внимательно, или же просто спим в сидячем положении.
Внезапно он ударил ладонями по кафедре, произведя оглушительный звук. Этот звук был настолько неожиданным, что мы подпрыгнули от страха и стукнулись о пол коленями. Кое-кто из нас даже вскрикнул.
Индийский Учитель постоял еще некоторое время, оглядывая нас.
— Теперь все свободны, — только и сказал он, выходя из комнаты.
Ему было проще, он был гостем и обладал особыми привилегиями. Никто не мог ему приказывать. Он мог отправиться сейчас к себе в комнату и провести остаток ночи так, как ему вздумается. Нам же предстояло отправиться в храм на богослужение.
Мы с трудом поднялись на ноги и, спотыкаясь, вышли из темного класса в еще более темный коридор. Занятия никогда не заканчивались так поздно, и свет уже был погашен. Коридоры были хорошо нам знакомы, и мы без труда вышли в главный холл, освещенный обычным мерцанием масляных ламп. Лампы располагались в стенных нишах на уровне головы. Два монаха постоянно наполняли их маслом и поправляли фитили, которые плавали на поверхности.
Мы едва дотащились до своей спальни и без излишней суеты повалились на пол, чтобы хоть немного поспать, прежде чем звуки фанфар известят нас о начале ночного богослужения.
Глава 4
Чудотворец поневоле
Я лежал, притаившись на вершине высокого вала и рассматривал открывшийся вид. Ноги у меня болели так, словно их жгло адское пламя. Я боялся, что они снова начнут кровоточить. Для того чтобы оглядеть весь горизонт, мне пришлось встать, пересиливая боль и страх.
Здесь я чувствовал себя, будто на вершине мира. Выше я мог бы подняться лишь в том случае, если бы у меня были крылья или если бы мне удалось воспользоваться каким-то необычным воздушным змеем. Ветер кружил и завывал вокруг меня, теребя ритуальные флаги и гудя под крышами Золотой Гробницы. Мелкая черная пыль постоянно сыпалась дождем на мою незащищенную голову.
Рано утром я осторожно выбрался из спальни и, дрожа от страха, стал осторожно пробираться по безлюдным коридорам. Останавливаясь и прислушиваясь к малейшему шороху, я в конце концов добрался до Священной Крыши, на которую позволялось выходить только Высочайшему и его ближайшим друзьям.
Оставаться на крыше было очень опасно. Мое сердце бешено колотилось от одной мысли, что меня могут поймать, и я буду изгнан из монастыря с ужасным позором. Изгнан? Что я буду тогда делать? На некоторое время меня охватила паника, я даже собрался бежать к себе на родину, в низинные районы. Здравый смысл остановил меня. Бежать сейчас, когда моя миссия еще не окончена, было бы настоящим поражением.
Буду изгнан с позором? Что же мне тогда делать? У меня нет дома. Перед моим уходом отец сказал, что его дом — больше не дом для меня и что я должен найти свой путь в жизни.
Мой блуждающий взгляд остановился на искрящейся поверхности Счастливой Реки. Я увидел смуглого лодочника в лодке из шкуры яка, и мне стало немного легче. Вот что я буду делать — я стану лодочником!
Для большей безопасности я пробрался дальше по Золотой Крыше; теперь меня заметят не сразу, даже если Высочайший и рискнет прийти сюда в такой ветер. Ноги у меня дрожали от напряжения, и к тому же давали о себе знать жажда и голод. Начавшийся дождь решил одну из моих проблем. Я наклонился и смочил губы в образовавшейся лужице.
Неужели он не приедет? Прикрыв глаза ладонью, я внимательно всматривался в удаленный горизонт. Вдруг со стороны Пари показалось маленькое облачко пыли! На мгновение я позабыл о боли в ногах и о постоянно угрожающей опасности быть замеченным. Двигаясь по долине, к Лхасе издалека приближалась небольшая группа всадников.
Ветер усилился, и облака пыли, не успев подняться из-под копыт, тут же уносились прочь. Я все смотрел и смотрел, прикрывая глаза от режущего ветра, стараясь не упустить ни одной детали.
Деревья гнулись под ветром. Листья отрывались и уносились вдаль, гонимые им. Озеро у Змеиного Храма больше не напоминало спокойное зеркало. Бурлящие волны вздымались и бешено неслись, чтобы разбиться о далекий берег. Птицы, привыкшие к такой погоде, предусмотрительно скрылись в своих убежищах. Развевающиеся на ветру полотнища ритуальных флагов с громкими хлопками бились в воздухе. Огромные трубы, закрепленные на крышах, хрипло гудели, когда в них дул ветер. Здесь, в самой высокой точке Золотой Крыши, можно было чувствовать необычные сотрясения и какое-то странное шуршание. Я видел, как ветер вырывает из-под старых балок клубы древней пыли.
Повинуясь неприятному предчувствию, я обернулся и увидел призрачную черную фигуру, приближающуюся ко мне. Липкие руки обхватили меня и сильно встряхнули. Я не успел ни вскрикнуть, ни перевести дыхание. Какая-то зловонная туча обволокла меня, и меня чуть было не стошнило от отвратительного запаха. Я не ощущал ничего, кроме звенящей темноты и невыносимой вони.
Меня пробрала дрожь. Неужели это расплата за все мои грехи? Злой дух напал на меня и, кажется, собрался утащить. О! Зачем я ослушался закона и проник на священную территорию? Теперь рукой самого провидения я буду наказан за свою непокорность. Ну уж нет! Я не собираюсь просто так сдаваться Дьяволу. Я буду сражаться с ним до последнего вздоха. Ослепленный паникой и гневом, я неистово дернулся и оторвал от Дьявола солидный кусок. Тут я все понял и с облегчением залился звонким истерическим смехом. То, чего я испугался, оказалось старым, прогнившим тентом из козлиной шкуры. Видимо, ветер и сбросил его на меня. Сейчас его остатки неслись в направлении Лхасы.
Буря заканчивалась. Последний сильный порыв, издав громкий вой, потащил меня по скользкой крыше. Чтобы удержаться, я пытался ухватиться руками за флюгер. Я старался подойти к краю крыши, однако продолжал раскачиваться, пока не очутился в протянутых руках изумленного ламы, который, открыв рот, смотрел на меня, будто я свалился с небес.
Шум и суета стихли внезапно — так всегда заканчивались бури в Лхасе. Ветер успокоился и нежно овевал золотые карнизы, слегка поигрывая в огромные трубы. Высокие облака все еще проносились над горами, разрываясь на маленькие лоскутки. Правда, я не чувствовал особого спокойствия. Внутри меня «буря» только начиналась.
— Поймали, — шептал я себе. — Попался, как дурачок! Теперь уж точно придется быть лодочником или погонщиком яков. Вот теперь меня ждут настоящие неприятности!
— Сэр! — произнес я дрожащим голосом. — Уважаемый лама, Хранитель Гробниц! Я просто…
— Да, мой мальчик, — успокаивающе сказал старый лама, — я все видел. Я видел, как тебя принесло сюда ветром. Ты, наверное, благословлен Богами!
Мы долго смотрели друг на друга. Наконец лама вспомнил, что все еще держит меня в руках, — он был слишком изумлен, чтобы подумать об этом раньше. Он осторожно опустил меня. Я украдкой взглянул в сторону Пари. Нет! Всадников больше не было видно. Должно быть, они свернули в сторону, пока я…
— Благородный Хранитель, — раздался голос, — видели ли вы мальчика, летящего над горами? Наверное Боги взяли его к себе. Да будет мир его душе!
Я обернулся. Из маленького люка выглядывал старый монах по имени Тимон. Он был из тех, кто убирает в храмах и выполняет другую работу. Мы были старыми друзьями. Сейчас, когда он увидел и узнал меня, его глаза широко раскрылись от удивления.
— Благословенная Мать Долма! — воскликнул он. — Так это ты!!! Несколько дней назад
