Дюмолена из-за пожертвования на памятник. Надо признать, что инициатива Дюверне обречена на успех. Кто теперь будет принимать во внимание проект Пуассиньяка? Интересно, сколько же Дюмолен отстегнет?
— Конечно. Мне Котар говорил, что Пуассиньяк не находит себе места от возмущения. Еще бы! Перед самыми выборами — такой ход. Я уверен, у Дюверне место мэра уже в кармане. Городской совет считается с мсье Дюмоленом.
— А вы, мсье Лепер, свою кандидатуру не выставляете? — пошутил кюре.
— Полицейские, священники и преступники не могут быть мэрами, — парировал комиссар.
Кюре Бреньон вдруг рванулся и, хлопая в ладоши, загнал в просвет в живой изгороди заблудившуюся курицу.
— А что с той брошкой? — спросил он неожиданно.
Лепер подпрыгнул.
— И в самом деле! Я тут болтаю, а в комиссариате меня ждут важные дела! — он склонился к уху Бреньон а и многозначительно сообщил: — Иду по следу, мсье кюре, иду по следу.
В полицейском управлении комиссар не узнал ничего нового. Его люди прочесали улицы От-Мюрей без какого-либо результата. Тулон молчал.
Лепер принял рапорты по мелочам, отпустил сержанта Панье и уселся в канцелярии над пачкой старых донесений, скопившихся за последние недели. После хлопотливого дня в душной комнате комиссар чувствовал себя изнуренным, голова его отяжелела. Он подумал, не заскочить ли в кондитерскую «Абрикос» подкрепиться чашечкой кофе, но посмотрел на телефон и вздохнул. Потом комиссар вынул из шкафа глиняный кувшин с божоле и стакан, поставил все на столе перед собой. В окно проникала далекая мелодия. Комиссар отодвинул папку и глубоко задумался. Перед его глазами промелькнул Фруассар, скованный наручниками, потом Калле на корабле, совершающий бегство в Америку с бриллиантовой брошью. Комиссар взвешивал какую-то идею, в нем зрело решение, усталость давала знать все больше, и он опустил лицо на руки…
Когда комиссар возвращался домой, шел густой, освежающий дождь. На башне мэрии часы били полночь. Уже издалека Лепер заметил, что в его столовой светится окно, он застал обеих женщин за столом: Селестину со щенком на коленях, штудирующую годовую подшивку какого-то журнала, и мадам Сильвию, задумавшуюся над стаканом липового цвета.
— Ты возвращаешься ужасно поздно, Гюстав, — сказала мадам Сильвия.
— Работа, работа, мои дорогие! Вы зря меня ждете. Селестина должна уже спать.
— Она только что пришла. С тех пор, как Луиза в От-Мюрей, Селестина только гостит в собственном доме, — пожаловалась мадам Лепер.
— Молодость, милая Сильвия. Молодость тянется к молодости.
В силу какой-то непрослеживаемой ассоциации мадам Лепер вдруг сообщила:
— Я пригласила режиссера Маккинсли на чай. До чего же это славный человек!
— Мне дадут что-нибудь поесть? — нетерпеливо сказал комиссар.
Мадам Лепер поспешно поставила на стол белое печенье, салат, креветки, после чего исчезла на кухне. У Леперов не было постоянной служанки, сестра комиссара, несмотря на слабое здоровье, занималась хозяйством.
Селестина подняла голову над подшивкой:
— Из Тулона звонили?
Мсье Леперу нравилось, когда дочь интересовалась его делами.
— У меня новая концепция, — важно сообщил он.
— Фруассар, Маккинсли или Дюмолен? — коротко спросила Селестина.
Комиссар чуть не подавился.
— Боже мой, Селестина, как ты можешь так думать?! Мсье Дюмолен изобразил сегодня похищение броши из привычного хвастовства. Он думает, что собаку съел в розыске. Только и всего. Ты что, за дурака меня считаешь?
Селестина пожала плечами.
— Так кто же?
— Боюсь, что Фруассар.
Мадам Сильвия внесла вино и сыр.
— Котар получил новую партию вина, — сообщила она брату.
— Я что-то уже слышал на этот счет, — рассмеялся комиссар.
— Тетя, Гастон не может спать в кухне один, — сказала Селестина. — Я его возьму с собой.
— Святая дева Мария, как я себя плохо чувствую!
Дождь, ливший еще недавно как из ведра, теперь потихоньку утихал. Комиссар подошел к окну.
— Уфф, наконец-то можно дышать… Благодать.
— А как пахнут цветы! — поддакнула мадам Сильвия. — И ночь до чего великолепная! В нашем климате можно жить только ночью. Боже милостивый, лежать бы в лимонной роще, под лампионами, слушать бы музыку… в хорошей компании…
— Пить бы кофе с коньяком, — дополнил идиллию комиссар. — И чтобы еще кто-нибудь рассказывал смешные истории!
— У меня совершенно перестала болеть голова! — с экзальтацией воскликнула мадам Сильвия.
— Представьте себе, — начал мсье Лепер. — Кюре Бреньон рассказывал сегодня по пути в Тулон мсье Дюверне забавную историю. В свое время, когда кюре Бреньон был еще молодым, в его приходе…
В холле зазвонил телефон.
— Известия из Тулона! — вскрикнул комиссар и быстро выбежал.
Когда он возвратился, его трудно было узнать. Лицо его стало серым, в вытаращенных глазах читалось неописуемое потрясение. Мадам Сильвия и Селестина ожидали молча, когда он обретет дар речи. Мсье Лепер прошел к столу деревянной походкой, оперся о него. Потом он сказал тихо:
— Шарль Дюмолен мертв.
Комиссар Лепер отдал по телефону необходимые распоряжения. Не прошло и пятнадцати минут, как он сидел в служебном автомобиле в компании еще двух человек. По дороге он заехал за сержантом Панье и доктором Прюденом.
Известие, которое сообщила ему несколько минут назад бесцветным голосом мадам Дюмолен, достигло только определенной части сознания комиссара, он действовал привычно, как и положено опытному специалисту, но в то же время слабость в ногах и полная сумятица в мыслях свидетельствовали об утрате равновесия духа.
— Случилось несчастье. Шарль мертв. Приезжайте с врачом. Совершено преступление, — вот и все, что сказала по телефону мадам Дюмолен.
Любое из этих сообщений было зловещим. Поэтому Лепер, выходя из дома, надел мундир.
В доме на холме везде горел свет. Темно-пурпурные тенты над террасой произвели на комиссара дикое впечатление. Дверь открылась еще до того, как позвонили. Их впустила Анни, глаза ее были опущены, она не проронила ни слова.
Трое полицейских остались в холле. Лепер и доктор Прюден стали подниматься по лестнице. В этом недавно еще гостеприимном доме никто не поспешил им навстречу. Комиссар открыл дверь в столовую и от неожиданности зажмурился. За овальным столом сидели четыре человека: Гортензия Дюмолен, Луиза Сейян, Эдвард Фруассар и американец Торнтон Маккинсли. Они пребывали в полном молчании, освещенные ярким светом лампы под потолком и бра на стенах. Четыре лица повернулись в сторону вошедших. Ни на одном из этих лиц не было следов слез или чрезмерного волнения. Доктору Прюдену они показались похожими на пациентов, ожидающих в приемной дантиста, комиссар счел их похожими на восковые фигуры.
Наконец Фруассар сказал вполголоса:
— Господа, вы можете подняться наверх. Кабинет открыт.
