Чувствуя, что сейчас расплачется, Мэриголд села и, чтобы совладать с собой, притворилась, что разглядывает сквозь пелену слез свои ногти.
На столе появились две кружки, затем тарелка сахарного печенья. Запах кофе и печенья дразнили обоняние Мэриголд, но у нее не было сил даже поднять голову, не говоря уже о том, чтобы есть и пить. На сердце лежала тяжесть, а дух был настолько угнетен, что притворяться веселой оказалось для нее совершенно непосильной задачей.
— Скажи мне, почему ты такая? — спросила абуэлита, морщинки озабоченности глубже обозначились на ее лбу. Она плохо говорила по-английски, с сильным акцентом.
Мэриголд покачала головой. Последние две недели после возвращения в город она все время пребывала в мерзком настроении, чувствовала себя несчастной, срывалась по пустякам.
— Я говорю с Изабел, она говорит мне, что и ее внук, Джон, такой же, — сказала абуэлита, — несчастливый.
Не в силах ответить, Мэриголд уставилась в свою кружку. Обхватив шершавый керамический сосуд, она наслаждалась теплом, согревавшим ее ледяные пальцы.
— Я думаю себе, может, тут есть связь. Мэриголд несчастна, Джон несчастен. М-м? — Абуэлита умолкла, явно дожидаясь ответа.
Девушка посмотрела на нее сквозь слезы.
— Я никогда не была так несчастна.
Кивнув, бабушка накрыла ладонью ее руку.
— Поговори со мной, Мэри. Поговорить всегда хорошо.
Ласковый голос бабушки сломал какую-то преграду в душе Мэриголд, и она дала волю слезам.
— О, абуэлита! — всхлипнула она и уткнулась в ладони.
Горячие слезы текли нескончаемым потоком, а бабушка, обняв, нежно качала ее, как бывало в детстве. В конце концов поток слез иссяк.
— Не знаю, будет ли мне когда-нибудь хорошо, — проговорила Мэриголд, все еще прижимаясь щекой к фартуку бабушки, от которого пахло корицей.
— Тебе будет хорошо, — хмыкнула абуэлита.
Девушка судорожно вздохнула, оторвала голову от бабушкиной груди и благодарно сжала ее руки. Абуэлита нежно заправила ей волосы за уши.
— Ты плачешь из-за молодого Джона? — спросила она. Мэриголд увидела, что бабушка смотрит на нее с доброй, ласковой улыбкой, и неохотно кивнула.
— Ты не говоришь о том времени на его ферме. Тебе там понравилось?
— Да!
И не успела Мэриголд опомниться, как уже рассказывала о Джоне, о том, как он любит свою землю, ферму, какой он внимательный к своей бабушке, как поможет ей на следующей неделе перебраться в город, хотя уборка урожая сейчас в самом разгаре.
— Но ты… когда была там, не скучала по городу, магазинам, людям?
— Нет, нисколько. От фермы до города всего час езды. Но за то время, пока я там жила, я только однажды ездила в город. Больше мне и не надо было.
— Должно быть, все необходимое тебе было на ферме, — с пониманием ответила бабушка.
Мэриголд вскинула голову. Бабушка смотрела в окно, и она проследила за ее взглядом. Тополь, который рос под окнами бабушкиной квартиры, раскачивался под порывами осеннего ветра, сбрасывая золотые листья на землю. Мэриголд почувствовала родство с этими листьями, такими же бесприютными, не имеющими цели. Права ли бабушка? Может, она умиротворенно чувствовала себя на ферме Гудинга потому, что там было все необходимое?
- Ты его любишь, — серьезно произнесла абуэлита, поворачиваясь к внучке.
Мэриголд проглотила комок в горле и прошептала:
— Да.
— Он хороший человек?
— Очень хороший. — Мэриголд так же серьезно посмотрела на свою бабушку.
— Тогда в чем проблема?
— Он… уже был женат.
Она закрыла глаза, чувствуя, как застучало в висках, и, прежде чем утратила решимость, заставила себя рассказать бабушке о браке Джона, о его бывшей жене, о том, какие раны та оставила в его душе. Потом рассказала о последнем дне, когда Джон попросил ее остаться и что она ему ответила.
— Он боится, абуэлита. Боится довериться. Боится снова испытать боль.
— Теперь я могу понять проблему.
Мэриголд схватила ее за руки.
— Что мне делать?
Бабушка сидела тихо, глядя на их сплетенные пальцы.
— Ты все сделала правильно, Мэри. Джон теперь должен все решить сам.
Глава 10
Телефон зазвонил, когда он сидел за одиноким ужином, состоявшим из куриной лапши да сандвича с сыром и салатом. Джон сердито взглянул на аппарат, желая, чтобы тот умолк. Не потому, что хотел спокойно поесть, просто за последнее время он не чувствовал никакого стремления к общению. Возможно, это только бабушка, раздраженно сказал он себе.
Несколько дней назад Джон отвез ее на грузовике, набитом вещами, в Калгари, и она сказала, что сообщит по телефону, когда он сможет привезти оставшееся.
Ворча, он взял трубку и рявкнул:
— Да?
Ответом была тишина, и сердце у него вдруг застучало быстрее. Смеет ли он надеяться…
— Джон? — Задиристый голос бабушки рассеял его несбыточные мечты.
— Привет, бабуля.
— По-прежнему дуешься?
— Я не дуюсь.
— А мне по голосу кажется, что дуешься. Или злишься.
Бабушка никогда не умеет вовремя остановиться.
— Я не злюсь, я устал.
Последнее было правдой, устал он здорово. Несколько недель он работал в поле на уборке зерна, стараясь управиться до смены погоды. Снег в сентябре был делом обычным и отнюдь не неожиданным. Просто нежеланным.
— Конечно, ты занят, но когда у тебя выдастся свободный денек, не привезешь ли остатки моих вещей? Ты обещал, — вкрадчиво проворковала бабушка.
— Ты же знаешь, что привезу, — ответил Джон, чувствуя, что невольно смягчается. Он не мог долго обижаться на свою бабулю.
— Я тебе это возмещу.
— Тебе не надо этого делать, — улыбнулся он.
Наступило молчание. Джон услышал на том конце провода какие-то голоса, женский смех, и у него свело желудок. Смех был похож на смех Мэриголд.
— Это… — Он вовремя прикусил язык.
— Что ты сказал? — крикнула бабушка. — Плохо слышно. У нас тут собралась компания.
Джону безумно хотелось узнать, кто к ней пришел, но он скорее бы умер, чем признался в этом бабуле.
— Я приеду во вторник, хорошо?
— Хорошо, Джон. И… спасибо.
