Сын Великого Новгорода Юрий Хромый назвал жизнь Семена стрелой летящей, и тревожную судьбу свою не променяет он ныне на богатство и покой боярских палат.
Хорошо иногда оглянуться на пройденный путь. Хорошо понять, что путь этот и вправду стремителен и прям, как полет стрелы. Глубоко задумался Мелик, так глубоко, что, услышав оклик Захара Тютчева, даже вздрогнул.
— Семен, туда ли мы едем? Говорили, Новгород многолюден, а погляди: на улицах ни души.
— Как так едем неправильно, когда вон впереди уже и башни Детинца видны, вот и поворот знакомый, вот и ворота и ров. Отсюда Прискуплей–улицей прямой путь к святой Софии. А людей в самом деле нет…
Семен выехал вперед, в воротах задержался.
«Что такое? — уже с тревогой думал он. — Даже стража в воротах куда–то подевалась».
Поехали дальше.
Тишина и безлюдье, и только у самой Софии до них донесся гул. Семен увидел запруженную народом площадь.
«Вече!»
Семен решительно остановил коня, к нему подъехал Тютчев.
— Ты чего, Семен, ровно бы встревожился?
— Встревожишься! Вишь, вече собралось у святой Софии, а место ему за рекой — на Ярославовом дворище.
— Что за беда?
— Беда аль нет, не знаю, а, не спрося броду, в воду лезть нечего. Обожди, надо разведать.
Семен соскочил с коня, подошел к новгородцу, сидевшему на лавке около забора.
— Эй, друг! Почему вече собралось не на месте?
Новгородец нехотя повернул голову.
— Приезжий?
Семен кивнул:
— Да.
— Отколь наши порядки знаешь?
— Я в Новом городе не впервой.
— По торговому делу?
— Нет, с грамотой к посаднику.
— Ну и поезжай к посаднику. Вон он на площади.
Семен почуял в ответе плохо скрытую вражду. Спросил без обиняков:
— Аль неладно у вас в Новгороде?
— Не твоя печаль, — оборвал новгородец и закрыл глаза, точно ему на Семена и глядеть тошно стало. Откинув голову, он приткнулся затылком к забору и застыл, замер, только под задранной бородой изредка двигался кадык. Семен вгляделся: лицо серое, на тонкой шее кожа висит складками, глаза запали, и как–то сразу все понял, повернулся, пошел к обозным телегам. Мимоходом увидев нетерпеливый взгляд Тютчева, предупреждающе поднял руку:
— Не замай!
Покопавшись в телеге, Семен вернулся к новгородцу с караваем хлеба.
— Ну–тко, дядя, отведай нашего московского.
Новгородец вздрогнул, открыл глаза.
— Вижу, вижу, оголодал, — говорил ему Семен.
В лице мужика что–то дрогнуло, будто заплакал он, но глаза остались сухими. Схватив каравай, он отломил краюшку, давясь, принялся глотать непрожеванные куски, а сам, тревожно озираясь, запрятывал каравай под кафтан.
— Ребятишки дома у меня…
Потом шепнул Семену на ухо:
— Не ходи к святой Софии! Не ходи! Там москвич может и головы не сносить.
Семен расправил плечи, засмеялся:
— Посмотрел бы я на того новгородца, который посмеет на послов московских напасть. Ты зря не пугай.
Мужик вцепился Семену в рубаху.
— Да не пугаю я! Аль не видишь: у святой Софии боярское вече собралось, мы, вишь, не желаем у тверичей Торжок отбивать.
— Испугались господа новгородцы!
— Нет, иное! Князь Михайло подвоз хлеба перехватил. Ныне в Новом городе хлеб дорог, меньшим людям от того зло, а вятшим благо. Мы втридорога хлеб продаем, мошны набиваем.
— Кто мы–то? Что–то не похоже, чтоб ты боярином или купцом был.
— Я? Я–то, конешно, боярский холоп. Вон мне боярин Онцифор Жабин приказал быть у святой Софии, я и пришел, как не пойдешь. А только тошно мне слушать боярскую брехню. Плетут тенета народу, а послушать, так о Новгороде пекутся. Вишь, с князем–де Михайлой бороться мы немочны. Срам! Ну да ничего! Бог даст, бока нам наломают.
— Кому нам–то?
— Кому? Коли до драки дойдет, то мне попадет всяко раньше, чем боярину Онцифору. Для того он меня сюда и пригнал. Будь я вечником, ушел бы за Волхов, там вольные люди на Ярославовом дворище собрались. Там с Михайлой Тверским мириться не хотят! Впрочем, и там не без сучьих сынов. Вон боярин Александр Аввакумович ныне с боярами разлаялся и, к народу за Волхов пошел. А почему? В Торжке у него онбары, а тверичи, не будь плохи, онбары те повыгребли. У Сашки заместо товаров одни ключи остались. Сашка, само собой, взвыл.
Подталкивая Мелика в спину, мужик твердил:
— Туды поезжайте, за Волхов, переулочком.
Семен только головой покачал, подошел к коню, вскочил на седло, повернул в переулок. За ним тронулись остальные москвичи. Мелик тревожно озирался по сторонам.
«Весь переулок в сажень шириной, в такой щели нападут — беда!»
Однако ничего, обошлось. Дома расступились, за углом блеснул Волхов. Новгородец сказал правду: переулок выводил к мосту. «Но что это?»
Семен, натягивая удила, начал пятить коня за угол последнего дома. Рука сама потянулась к мечу, и, лишь тронув рукоять, Семен опомнился, отдернул руку.
— Что такое? Что такое? — твердил Тютчев.
Но Семен молчал, глядел, как толпы народа валили с Софийской площади навстречу толпам, катившимся с того берега. На мосту они столкнулись. Рев повис над Волховом. Какого–то новгородца вскинули над толпой, швырнули в воду…
— Что такое? — повторил Захар.
Мелик наконец оглянулся. В глазах у Семена плясали веселые искры.
— Гляди, два веча сошлись. Господа новгородцы друг друга кулаками вразумляют. Теперь смотри, чья возьмет…
7. НА ВОЛХОВСКОМ МОСТУ
— Бей, братцы, боярских приспешников!
— Круши ребра!
— Ой, други, раскровянили!
— Сашка, очумел? Своих бьешь!
В самом деле: Александр Аввакумович, норовя ударить противника покрепче, так развернулся, что с двух приятелей шапки сшиб, а третьего и совсем употчевал, угодил кулаком в глаз. А кулак в рукавице, а в
