влияния. Безусловно, он придерживался основного направления властвования своих предшественников. Строгий и твердый, он порой проявлял жестокость; но у него был сложный характер, свойственный полукровкам. Он предпочитал греческую изысканность саксонской неотесанности. Его волновали интеллектуальные проблемы. Познав глубины духовного мира, он не был чужд тяге к мистическому. Наконец, «быстро повзрослев в связи с событиями, произошедшими в детстве», он остался открыт сердцем.[7] Он нуждался в друзьях; пристально выбирал их и ревностно сохранял дружеские отношения. Обладая такой богатой, без сомнения, слишком богатой натурой, он еще более утяжелил груз наследства, которое получил от своих предков, что для него выразилось в честолюбии, которого не знали первые императоры.
Сложность его задачи стала ясна очень быстро. Мольбы папы Иоанна XV, которого Кресценции, одна из аристократических семей Рима, вынудили бежать, достигли Оттона III весной 995 г. Прежде, чем отправиться на помощь суверенному понтифику, он усилил позиции королевства на востоке. Польские и чешские наемники помогли ему победить ободритов и лютичей. Чтобы разделить Богемию и Польшу, отношения между которыми часто были напряженными, он действовал из Миснии, своеобразной нейтральной зоны. Наконец, в марте 996 г. он отправился в Италию. В Павии он узнал о смерти Иоанна XV и тут же назначил его преемником Бруно, своего капеллана и двоюродного брата, как если бы речь шла о назначении простого епископа. Бруно, ставший Григорием V, короновал Оттона на управление римской империей 21 мая 996 г. С тех пор римляне, как и саксы, баварцы, франки, швабы, эльзасцы и жители Лотарингии, являлись частью народа, которому провидение поручило империю, о чем свидетельствуют документы, изданные канцелярией правителя.
На такую чувствительную натуру, как у молодого правителя (ему было шестнадцать лет), церемония коронования должна была непременно произвести большое впечатление. Рим вошел в его жизнь, он влюбился в него; величие прежних дней сохранялось там во всем, а римляне «оплакивали попранный город, могущественную прародительницу, превратившуюся в нищенку». За первым озарением должно было последовать впечатление Оттона от встречи двух очень разных, но удивительных людей. Адальберт, епископ Пражский, которому Пржемысловичи, влиятельное оппозиционно настроенное семейство, помешали выполнять его миссию, открыл в Риме свое настоящее призвание — миссионерство. Император познакомился с ним и в бесконечных беседах поддерживал дружбу, которую не могло нарушить их расставание. Мистические нотки во всех проектах Оттона III дают возможность нам услышать отголосок мощного духовного влияния Адальберта. Герберт Орильякский, вероятно, по-другому затронувший сердце Оттона, поразил его главным образом своим умом. Будучи архиепископом Реймсским, он явился в Рим, чтобы узаконить свои права, попранные на месте его служения. Он слыл самым высокообразованным человеком своего времени. Взаймы дают только богатым; безусловно, ему слишком многое было дано, и он стал легендой, страшной легендой. Неизвестно, он ли изобрел новые математические средства исчисления, но он прекрасно умел пользоваться уже существующими. Его интересовали музыка, астрономия, арифметика, геометрия. Прекрасный преподаватель, он обучался ораторскому мастерству в школе Цицерона. Отнюдь не витая в облаках, этот человек низкого происхождения охотно посещал представителей знати, которые пользовались его дипломатическими способностями. Когда они познакомились, Оттон сначала попросил его смягчить ему разум, освободив от «саксонской неотесанности» и развив «греческую изысканность», воспринятую им от матери. Но Герберт решил, что он мог бы стать Аристотелем нового Александра, Боэцием цивилизованного Теодора. Он, не колеблясь, предложил правителю фантастическую программу политических реформ. «Римская Империя наша, наша», сделал он ему надпись в книге о «рассудительности и умении рассуждать». «Италия, Галлия и Германия вверяют ему свои силы, и Скифские королевства не обделяют его вниманием. Ты один из нас, Цезарь, августейший император римлян, рожденный от самой почитаемой крови греков, превосходящий греков размерами империи, управляющий римлянам по праву наследства, превосходящий и тех, и других своим талантом и красноречием».
Оттона переполняло такое количество великих идей, что он постоянно обдумывал их. Даже когда он покинул Рим всего после нескольких недель своего пребывания, он постоянно размышлял над проблемами, над которыми Адальберт и Герберт заставили его задуматься. Вечный город очаровал его, но он не забывал про то, что его предшественники следовали каролингской модели управления государством. Поэтому он старался подчеркнуть значимость Ахена, который должен был сохраняться в пределах империи, и требовал от папы воспитывать священников и дьяконов, которые бы поддерживали в часовне дух, приличествующий кардинальскому положению. Однако Карл Великий, чью могилу Оттон должен был вскрыть в тысячном году, почтив память покоящихся останков, следовал девизу «обновления Римской империи». Его далекий потомок использовал подобную надпись на печати, скреплявшей документы, заменив все-таки прилагательное «римской» именем существительным «римлян», чтобы показать, что империя, которую он намеревался возродить, была действительно империей Рима и его жителей. Итак, истинная столица не располагалась больше на севере Альп, а излюбленное местопребывание Карла Великого стало вторым пристанищем императорской власти.
Оттон III вынужден был вернуться скорее, чем сам того ожидал, вновь преодолев горный массив. Григорий V был изгнан римлянами, которые возвели на его место того Филогата, который еще недавно преподавал греческий язык сыну Феофано. Зачинщиком этих событий оказался посланец Византии, который попытался восстановить в октябре 996 г. власть басилевса в Риме. Западный император, задержанный немецкими делами, смог присоединиться к своему кузену Григорию V в Павии только через год. Он позаботился о том, чтобы поручать регентство своей тете Матильде, аббатисе Кведлинбургской, принявшей новый титул
Выбор этого имени ясно означал, что Оттон играет роль Константина, современником которого он был, тогда как суверенный понтифик был Сильвестром I. Но если актеры и хотели остаться теми же персонажами, это уже была другая пьеса. Наоборот, новый Константин пообещал себе исполнить то, что некогда было предложено прежнему Сильвестру. В торжественной речи в январе 1001 г. отношения между папой и императором были ясно определены. Там было сказано, что «Константинов дар» был подделан; бесхозяйственность пап ее полностью обесценила. Что касается привилегии, которую передавал его дедушка Папскому престолу,
Поскольку Константин называл себя
